Анализ стихотворения фета "добро и зло". Афанасий Фет — Два мира властвуют от века (Добро и зло) Анализ стихотворения А.А. Фета «Добро и зло»

Два мира властвуют от века,
Два равноправных бытия:
Один объемлет человека,
Другой - душа и мысль моя.

И как в росинке чуть заметной
Весь солнца лик ты узнаешь,
Так слитно в глубине заветной
Всё мирозданье ты найдешь.

Не лжива юная отвага:
Согнись над роковым трудом -
И мир свои раскроет блага;
Но быть не мысли божеством.

И даже в час отдохновенья.
Подъемля потное чело,
Не бойся горького сравненья
И различай добро и зло.

Но если на крылах гордыни
Познать дерзаешь ты как бог,
Не заноси же в мир святыни
Своих невольничьих тревог.

Пари всезрящий и всесильный,
И с незапятнанных высот
Добро и зло, как прах могильный,
В толпы людские отпадет.

Анализ стихотворения Фета «Добро и зло»

Автор, верный концепции романтического двоемирия, декларирует устремленность к вневременным категориям как достойную цель поэзии. Творчество вдохновляет, позволяет воспарить «в мир стремлений», противопоставленный «раздраженной волне» людской суеты. Владеющий даром художественного слова - небесный посланник, пришедший «с вестью из рая».

В философском произведении 1884 г. стихотворец, умудренный жизнью и стяжавший славу, напутствует молодое поколение, полное дерзости и «юной отваги». Поэт моделирует два традиционных, независимых и «равноправных» полюса художественного пространства - земное бытие и идеальную сферу божественного. Лишь в «заветной глубине» души возможно слияние противоположностей. Отвлеченную мысль иллюстрирует сравнение: отблеск солнечных лучей, заметный в едва различимой капле росы, трактуется как отражение великого в малом, вечного во внутреннем мире смертного.

Какие рекомендации дает лирический герой начинающим коллегам? Сосредоточенный честный труд увенчается достойным результатом. Он будет вознагражден земными благами. Интересно, что сложности поэтического творчества изображаются посредством лексики, обычно описывающей тяжелую физическую работу: «согнись», «потное чело».

Если начинающий поэт занят «земными» темами, он вправе оперировать привычными человеческому уху понятиями добра и зла. Здесь уместны и горечь, и злая ирония. Талантливым смельчакам, кто дерзнул сделать предметом своих произведений «мир святыни», нужно отказаться от этических категорий, имеющих хождение в людском обществе. Несовершенная шкала антропоморфического подхода не способна изобразить полюс идеального. По этой причине основополагающие нравственные ценности уподобляются «праху могильному», служащему суждениям и нуждам толпы, а не горней выси.

Маститый герой-наставник благожелательно относится к молодым авторам. Он не отказывает коллегам в причастности к божественным сферам: творческий дар окрыляет истинные таланты - и юные, и опытные. Отринув «невольничьи тревоги», «всезрящий и всесильный» поэт способен воспарить и достичь небесных сфер.

Фетовский стихотворный текст, и в особенности его эмоциональный финал, произвел большое впечатление на молодого Блока. Мысль о сверхморальной природе полюса «незапятнанных высот» легла в основании мировоззренческой доктрины «Стихов о Прекрасной Даме».

Кто же такой этот строгий человек, что смотрит на нас с портрета? Это рачительный помещик, военный лекарь, мировой судья? Или это ревностный владетель трепетного сердца, тщательно его скрывающий? Конечно, в творце, в истинном творце есть два сердца: одно бьётся, обыденно, житийно, а другое бьётся так, как просит природа, как повелевает бог, как льётся ручей по камням. Бывает так, что сердца эти создают собой резонанс, - тогда это народный творец. А бывает так, что сердца эти отторгают друг друга и занимают позиции далёкие друг от друга, живут в человеке порознь, будто договорившись о владениях и поделивши его мир надвое. Такой творец - ювелир сердца. Он заглядывает в мир, в котором нет места баррикадам, призывам и народным плачам, в котором нет крайностей - здесь всё живёт в единстве. В этом мире не может быть широких мазков, строгих графических фигур, обширных панорам. Здесь только макросъёмка. Здесь вглядывание в каждую молекулу и озарение в ней всего мира:
... И как в росинке чуть заметной
Весь солнца лик ты узнаёшь,
Так слитно, в глубине заветной
Всё мирозданье ты найдёшь...

Здесь наблюдение за одним только зерном, постоянное, неусыпное слежение и записывание каждого его шевеления, каждого его колебания. И даже живописание изображает пейзаж только для того, чтобы передать воздух - "пленер" мысли, а остальная картина только окаймляет этот воздух. Деревья, лес, река, лодка выстроены только для того, чтобы отразить одну качнувшуюся ветку, тронутую ветром и извлечь из этого опыт. Мгновенный опыт. Можно назвать это импрессионизмом. Много смелостей можно сказать о поэзии Фета. Можно предположить, что это не поэзия, а настоящая музыка:

Фет прекрасно справляется с предложенной самим собой задачей. Пётр Ильич Чайковский говорил об исключительности Фета и даже утверждал, что он "в лучшие свои минуты выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область".

А в отдалении колокол вдруг запоет - и тихонько
В комнату звуки плывут; я предаюсь им вполне.
Сердце в них находило всегда какую-то влагу,
Точно как будто росой ночи омыты они...
Звук всё тот же поет, но с каждым порывом иначе:
То в нем меди тугой более, то серебра.
Странно, что ухо в ту пору как будто не слушая слышит;
В мыслях иное совсем, думы - волна за волной...

Доказательством музыкальности Фета служит ещё и малое обращение к его поэзии композиторов. Это объяснимо тем, что 19 век не обладал такими музыкальными средствами, чтобы выразить звуком фетовскую наблюдательность, а может и тем, что столь музыкальная поэзия вовсе не нуждается в музыкальном оплодотворении. Да, совершенно точно нельзя положить Фета на музыку, можно лишь попытаться извлечь её из самих стихов и подвести под строки - аккуратно и нежно соединить линию слов и линию мелодии воедино, распылив предварительно гармоническое облако. Это невозможно было в 19 веке, в 20 веке нашлись другие задачи и появились новые поэты, куда более удобные для музыкального опыта и, может быть, потому что не было такого композитора, которому была бы созвучна фетовская тема, поэтому его стихи не пошли в музыку широко. Скромно замечу, что имея небольшие способности в написании хоровой музыки, я осуществлял попытки соединить несколько стихотворений с музыкой. Сложно сказать, получилось ли мне это, но уже то полезно, что опыт сей доказал – некоторые стихотворения настолько переполнены музыкальностью, что даже сама музыка не идёт им навстречу и они никогда не лягут в хоровое русло, а тем более в романсовое. Я бы хотел рассмотреть Фета, как живописца, но, к сожалению, не имею никаких к этому способностей. Хотя очень интересно было бы выразить его кистью на холсте. Фет вообще - тот художник, который не видит границ, и потому "смело делает шаг" в любую сторону.

С гнезд замахали крикливые цапли,
С листьев скатились последние капли,
Солнце, с прозрачных сияя небес,
В тихих струях опрокинуло лес...

Через несколько секунд после прочтения в сознании опрокидывается лес и схватывается действие, именно живописное действие. Здесь ничего не происходит - уже всё произошло: солнце садится, удлиняются тени, падая на реку, а мы в одной фразе - от сияющего с небес солнца до опрокинутых теней - проскальзываем несколько часов, улавливаем, своего рода вечерение дня. И это вместе с мгновенным взлётом цапли и скатившейся одной-другой каплей. Это всё находится в нескольких временных плоскостях, но объединено одним коротким сплошным движением и это очень кинематографично, похоже на убыстренные или замедленные кадры. Даже в одном и том же стихотворении Фет может шагнуть куда угодно. Чаще всего, он смотрится в природу как в зеркало и видит там себя. Видит совпадения своих движений с природными:

С сердца куда-то слетела забота,
Вижу, опять улыбается кто-то;
Или весна выручает свое?
Или и солнышко всходит мое?

С одной стороны у него солнце садится, а с другой только восходит. Цапли - заботы - слетают с сердца - гнезда. Всё очень точно. Благодаря природному сравнению мы можем понять состояние автора. Здесь первая часть не живёт без второй, и вторая не живёт без первой. Зеркало. Это несомненно и живопись, только вместо красок в ней используются любые материалы: живые птицы, ветер, колокольные звуки, медь-серебро; словом, всё, что ни окружает поэта, всё годится для картин. Почему именно картины? Ведь только в картинах действие остановлено, схвачено, извлечено из потока. У Фета "всё схвачено". Огромным достоинством картины является ещё и некоторое остаточное движение, своего рода - инерция мгновения, которое "остановилось". Как если бы человек сошёл с карусели и уже твёрдо стоял на земле, но в голове его ещё проносились бы ветки деревьев, люди, огни, всё что мелькало перед ним в полёте. Такая инерция появилась впервые в скульптуре Древнего Рима. В отличие от греческой статуи выражающей красоту статичную, римская статуя готова была сорваться в бой, метнуть копьё или слиться в поцелуе с своей половиной каждую секунду. Такое мгновение было остановлено с трудом, и только мрамор сдерживал его ринуться дальше. Фетовское мгновение - уникально, оно подчас сочетает в себе несколько времён, или же, располагаясь в одном времени, указывает нам совсем на другое:

Я долго стоял неподвижно,
В далекие звезды вглядясь,-
Меж теми звездами и мною
Какая-то связь родилась.

Я думал... не помню, что думал;
Я слушал таинственный хор,
И звезды тихонько дрожали,
И звезды люблю я с тех пор...

Здесь автор рассказывает нам о том, что уже произошло когда-то давно, в совершенном прошедшем времени, но в конце, он вставляет "люблю" в настоящем времени и мгновенно, тем самым, переносит всю описанную картину в настоящее время, или же отправляет нас к тому моменту.
Анализ стихотворений Фета может занимать множество страниц и простираться довольно далеко, но я вернусь к "лирике" - тому термину, который сопутствует фетовской поэзии больше всего.

Звание лирика прикрепилось к Фету окончательно и уже нельзя сказать "Фета", чтобы не поставить прежде "лирика", а иногда и после слова "лирика" хочется сказать "Фета". Лирик ли он, и почему именно лирик?
Поэзия Фета уникальна прежде всего тем, что отнести её к какому либо жанру очень трудно, так же как Чайковского или Пушкина трудно окрестить классиком или романтиком, лириком или эпиком. В искусстве наступает такое время, когда многое смешивается и, если Моцарт - несомненный классик, то Бетховена уже называют первым романтиком. Хотя есть версия, что Бетховен, оттого что был глух, идеализировал звучание рояля, который звучал тогда не очень "романтично" и из-за этого переплеснул из одной чаши в другую. Фет же стоит вообще особняком, как и Пушкин, как и Чайковский, с той лишь разницей, что последние - художники всенародные, всемирные, а Фет - художник уединённый. Его не интересовали судьбы человечества, а если и интересовали, то в поэзии он об этом умалчивал, он не был широким философом, его философия сводилась к природе и человеку, но не к обществу; он молчал в стихах о многом. На мой взгляд - это объяснимо вполне земными причинами: происхождением Фета.
В 1820 году Шарлотта Фёт уезжает из Германии с родовитым помещиком Афанасием Шеншиным в Россию в Орловскую губернию, где через два месяца появляется на свет будущий поэт. Четырнадцать лет он живёт с фамилией Шеншин, но в 1934 году его отправляют в пансион Кроммера в Лифляндской губернии, он узнаёт о своём происхождении и получает фамилию Фет, чтобы никто не знал о его незаконнорожденности. "Спросите меня: в чём источник всех моих бед, я отвечу: имя им - Фет", говорил он сам. Эта сложная ситуация навсегда изменила жизнь Фета. Лишаясь фамилии, он лишался и дворянского звания. Многие годы он потратил на попытки обрести это звание вновь и добился этого уже только в старости, когда это уже не играло никакой роли. Одним из путей получения звания дворянина была служба в армии. Фет поступил в армию. В 1845 г. он был принят в кирасирский полк; в 1853 г. перешел в уланский гвардейский полк; в крымскую кампанию находился в составе войск, охранявших Эстляндское побережье; в 1858 г. вышел в отставку. Двенадцатилетняя служба не дала ему титула дворянина, так как по мере роста звания Фета, менялись условия получения титула: на время вступления в службу титул дворянина давался офицеру, но когда Фет достиг звания офицера - нужен был уже чин полковника. Как ни трудно это признавать, но самые сложные вопросы для великих художников лежали всегда в плоскости отстоящей далеко от сферы их величия. Поэзия - это островок, уединение для Фета, возможность вести другую жизнь, отдельную от условного, но основного мира. Потому-то не смешиваются, не звучат в его поэзии оба сердца - житийное и сокровенное. Житийное сердце бьётся о том, чтобы поднять хозяйство, упрочить положение, установить жизнь, а то самое - сердце поэта - живёт ночью. Ночь - это лучшая подруга Фета или даже сестра. Ночь у него повсюду: тихая, бурная, грозная зловещая, часто она изображается косвенно – "луна мертвецом". Фет так близко соприкасается с ночью, что мы видим строки:

Ночь и я, мы оба дышим...

Такое простое обращение с ночью налагает на поэта большие поэтические обязанности, чтобы оправдать своё "братание" с обширным природным и жизненным явлением. И он - "природы праздный соглядатай" (слова принадлежат Тютчеву) - справляется с этой задачей.

Ночь и я, мы оба дышим,
Цветом липы воздух пьян,
И, безмолвные, мы слышим,
Что, струей своей колышим,
Напевает нам фонтан.

Я, и кровь, и мысль, и тело -
Мы послушные рабы:
До известного предела
Все возносимся мы смело
Под давлением судьбы.

Мысль несется, сердце бьется.,
Мгле мерцаньем не помочь;
К сердцу кровь опять вернется,
В водоем мой луч прольется,
И заря потушит ночь.

Здесь он сравнивает себя с ночью и подводит ночь к заре, а себя лучом устремляет в водоём, завершая, тем самым и себя и ночь. Но здесь снова всё вывернуто. Он как бы тот самый луч зари, которая потушит ночь. В прочем, только читая, можно ощутить весь механизм, изобретённый Фетом, увидеть множество шестерёнок и маятничков, из которых собрано стихотворение и увидеть, как легко играют друг с другом явления, как строки могут связываться между собой не последовательно, а через одну или через две, как ловко прячется мысль за этой игрой. Если говорить о шестерёнках и маятничках, то нужно привести ещё одно стихотворение, найденное на полях блокнота Фета и не имеющее даже даты:
Целый мир от красоты,
От велика и до мала,
И напрасно ищешь ты
Отыскать ее начало.

Что такое день иль век
Перед тем, что бесконечно?
Хоть не вечен человек,
То, что вечно,- человечно.
Здесь я вижу не стихотворение и не механизм, здесь формула. На первый взгляд - это только игра слов: вечно, человечно, век, человек. Кажется, будто поэт недоговорил, не развил свою формулу, но на то она и формула, чтобы быть только первой строкой мысли, чтобы давать только сигнал к развитию (мысли). Фет здесь, словно бы, заигрывает с мыслями, для "мышления" которыми не достаточно даже человеческого языка. Поэзия и музыка в целом очень сильно сплетены и проникают друг в друга повсеместно, но если взять один лишь аспект – выразительность, можно их сопоставить. Музыка, поскольку она совершенно абстрактна, не способна понятно выражать точные мысли, а поэзия отстаёт от музыки по выразительности существенно. "Где кончается поэзия, там начинается музыка" (Генрих Гейне) Если выстраивать восходящую линию выразительности от самой плоской поэзии до самой утончённой музыки, то где-то на стыке их будет маленькая "слепая зона" - ещё не музыка, но уже и не поэзия. Вот сюда-то и залетает Фет. Здесь слова уже обретают истинную музыкальность и, вместе с ней, теряют понятность, но теряют при этом часть словесной поэтичности, взамен новой музыкальной звучности. Безусловно, поэзия и музыка равно великие искусства и сравнение их бессмысленно. И возможно выглятит такое сопоставление нелепо, но, мне кажется, оно как-то выявляет зрительно, схематически способность проникновения одного рода искусства в другой, при том – самостоятельно, без взаимного участия. Для более зримого сравнения приведу ещё пример. Цвет. И то, как человеческий глаз улавливает его. У человека эту функцию выполняет сетчатка, в которой за восприятие цвета отвечают особые клетки - колбочки. Колбочки у человка существуют всего трёх типов: воспринимающие цвет в фиолетово-синей, зелено-жёлтой и желто-красной частях спектра. Каждый вид колбочек интегрирует поступающую лучистую энергию в довольно широком диапазоне длин волн, и диапазоны чувствительности трёх видов колбочек перекрываются, различаясь лишь степенью чувствительности _..:::.._ Таким образом образуются некие "слепые зоны", в которых человеческий глаз менее чувствителен к переходным цветам. В науке это явление называют "метамерия". Если глядеть на радугу, то можно заметить, что цвета между собой как будто имеют промежутки лишённые тона. На самом деле, цвета переходят из одного в другой с одинаковой насыщенностью, но человеческий глаз не различает этих промежуточных оттенков, так как привык стремиться к серединным, ярко выраженным цветам. Поэтому человек может не увидеть объекты, имеющие такие промежуточные цвета. Человек, вообще, много чего может не видеть, не слышать, не чувствовать в этом мире, и потому уверен, что ничего другого нет, кроме того, что он умеет видеть и слышать. Фет же, видит гораздо больше, чем обычный человек. Он свободно разгуливает по "слепым зонам". Ведь даже там, где мысли не ясны - они есть.
Если говорить о "формульности" стихов Фета, то она встречается нередко. Конструкция таких стихов нелогична, форма непонятна. И дело здесь не в недодуманности или спонтанности сочинения, а именно в тех самых "провалах" в "слепую зону". Мы не улавливаем перехода, поэтому нам кажется нелогичным изменение темы:
ДОБРО И ЗЛО
Два мира властвуют от века,
Два равноправных бытия:
Один объемлет человека,
Другой - душа и мысль моя.
Здесь речь идёт будто бы о двух мирах, разделённых друг от друга. Притом нет указаний в самом стихотворении, что это добро и зло, но это будто проецируется из названия, читатель уже воспринимает это сопоставление, как сопоставление добра и зла. Но дальше, будто искусственная вставка:
И как в росинке чуть заметной
Весь солнца лик ты узнаешь,
Так слитно в глубине заветной
Всё мирозданье ты найдешь.
Фет отсылает нас вроде бы в другую область. Человек содержит в себе проекцию всего мира.
Не лжива юная отвага:
Согнись над роковым трудом -
И мир свои раскроет блага;
Но быть не мысли божеством.
Затем он буквально наставляет, призывает к труду и уже в четвёртой строке выстреливает в новую мысль. Или не мысль. Это новая линия. Уже четвёртая линия вплетается в стихотворение.
И даже в час отдохновенья.
Подъемля потное чело,
Не бойся горького сравненья
И различай добро и зло.
Эта линия продолжается и уже не прерывается до конца.

Но если на крылах гордыни
Познать дерзаешь ты как бог,
Не заноси же в мир святыни
Своих невольничьих тревог.

Пари всезрящий и всесильный,
И с незапятнанных высот
Добро и зло, как прах могильный,
В толпы людские отпадет.
Зачем нужны эти строки про мир в росинке? Они не сопутствуют мысли о добре и зле. А "юная отвага" и "роковой труд" не указывают на добро и зло. Вначале Фет показывает направление к "миру святыни" через "юную отвагу" и "роковой труд". Ещё раньше он показывает, что в человеке есть всё, что человек может достигнуть любых пределов, если будет трудиться. А в самом начале он закладывает мысль, что добро и зло в человеке не есть противоположности, а лишь только два разных мира человека: внешний (заботы, дела, суета), он же - зло, и внутренний - "душа и мысль" - он, так же - добро. Проводя эту мысль аркой через всё стихотворение он показывает условность добра и зла с "незапятнанных высот". Удивительность этого стихотворения ещё и в том, что оно не разбирается, и вся моя попытка разобрать его тщетна. Он будто пишет на другом языке, косвенном русскому. И добро у него – не добро, и зло – не зло. И, главное, здесь я ощущаю условность человеческого языка, скованность его и косность. И ведь даже русского языка, языка без границ, в высшей степени свободомыслящего языка!
Это стихотворение нельзя отнести к лирике. Оно же - опровергает мнение о том, что Фет - не философ. Он философ "слепой зоны", он парит между поэзией и музыкой. Лирика же его лишь оттого к нему прикрепилась, что она наиболее понятна и менее всего требует проникновенности от читателя, потому как, сама проникает в читателя.
Вспоминаю слова одного моего друга: "Стихи для всех, поэзия только для поэтов". Видимо действительно, чтобы "видеть" и "слышать" поэзию, надо самому быть хотя бы немножечко поэтом. Тогда Фет предстанет в более широком смысле, нежели просто лирик, тогда появится исследователь человеческой жизни - не филосов, обсасывающий долгое время некий набор идей, а бесконечно изменяющийся, ускользающий опыт самой жизни. Конечно, таких проникновенных, сложных творений у Фета не много, а их и не может быть много.
Нельзя отрицать, что Фет лирик, но не это главное его достижение - "природа создала Фета для того, чтобы самоё себя подслушать и подсмотреть и самоё себя понять. Для того, чтобы узнать, что думает о ней, природе, человек, её детище, как её он воспринимает..." (Л. Озеров)

Анализ стихотворения А.А. Фета «Добро и зло»

Два мира властвуют от века,

Два равноправных бытия:

Один объемлет человека,

Другой - душа и мысль моя.

И как в росинке чуть заметной

Весь солнца лик ты узнаешь,

Так слитно в глубине заветной

Всё мирозданье ты найдешь.

Не лжива юная отвага:

Согнись над роковым трудом -

И мир свои раскроет блага;

Но быть не мысли божеством.

И даже в час отдохновенья.

Подъемля потное чело,

Не бойся горького сравненья

И различай добро и зло.

Но если на крылах гордыни

Познать дерзаешь ты как бог,

Не заноси же в мир святыни

Своих невольничьих тревог.

Пари всезрящий и всесильный,

И с незапятнанных высот

Добро и зло, как прах могильный,

В толпы людские отпадет.

Мне понравилось данное стихотворение, поскольку его смысл - главная проблема человеческой цивилизации: различия между добром и злом. Честно говоря, я сначала пожалел, что взялся делать анализ именно этого произведение поэта, поскольку оно довольно сложно для восприятия.

В первой строфе Фет описывает масштабы двух мировых явлений: добра и зла, которые безграничны. В строке «Один объемлет человека» речь, по моему мнению, идет о зле, и описывается, как просто человеку попасть под воздействие данного явления. А в строке «Другой - душа и мысль моя» предположительно говорится о добре, и что автор считает объяснение притягательности данного явления своей основной задачей, которая «засела» у него в душе. моральный нравственный ответственность бытие

Во второй строфе поэт пытается объяснить очевидность устройства мироздания и для этого использует весьма крутое сравнение. По мнению Афанасия в душе каждого человека есть достаточно точная картина устройства мироздания, стоит лишь немного «углубиться». И кстати надо заметить, что в строке «Так слитно в глубине заветной» речь, скорее всего, идет о «глубине» человеческой души, и морально-нравственной составляющей человека и его бытия.

В третьей Фет предлагает читателю встать на «путь добра», в строке «Согнись над роковым трудом» словосочетание «роковой труд» дано не в прямом смысле, а смысле описания сложности «пути добра». А так же в строке «И мир свои раскроет блага» описывается выгода «пути добра». То есть человеку, вступившему на «путь добра», будет предоставлена возможность пользоваться всеми ресурсами и потенциалом мира.

А в четвертой строфе поэт напоминает, что иногда поставить грань между добром и злом крайне сложно, и вследствие человек идет в сторону более легкого пути, который может оказаться роковым. Фет призывает читателя не испытывать страх перед выбором добра, пусть даже оно требует массу ресурсов и лишений.

В следующих строфах Афанасий предлагает более сильным людям быть более ответственным по отношению к добру, поскольку от них зависит судьба других людей.

Тема данного стихотворения написана в его названии. Автор попытался ответить на несколько глобальных вечных вопросов: что есть добро и зло?; в чем привлекательность одного и другого?; как их различить и стоит ли вообще этим заниматься? и т.д. Он попытался, а получилось или нет - решать читателю.

Два мира властвуют от века,
Два равноправных бытия:
Один объемлет человека,
№4 Другой - душа и мысль моя.

И как в росинке чуть заметной
Весь солнца лик ты узнаешь,
Так слитно в глубине заветной
№8 Все мирозданье ты найдешь.

Не лжива юная отвага:
Согнись над роковым трудом,
И мир свои раскроет блага,
№12 Но быть не мысли божеством.

И даже в час отдохновенья,
Подъемля потное чело,
Не бойся горького сравненья
№16 И различай добро и зло.

Но если на крылах гордыни
Познать дерзаешь ты, как бог,
Не заноси же в мир святыни
№20 Своих невольничьих тревог.

Пари, всезрящий и всесильный,
И с незапятнанных высот
Добро и зло, как прах могильный,
№24 В толпы людские отпадет.

Dva mira vlastvuyut ot veka,
Dva ravnopravnykh bytia:
Odin obyemlet cheloveka,
Drugoy - dusha i mysl moya.

I kak v rosinke chut zametnoy
Ves solntsa lik ty uznayesh,
Tak slitno v glubine zavetnoy
Vse mirozdanye ty naydesh.

Ne lzhiva yunaya otvaga:
Sognis nad rokovym trudom,
I mir svoi raskroyet blaga,
No byt ne mysli bozhestvom.

I dazhe v chas otdokhnovenya,
Podyemlya potnoye chelo,
Ne boysya gorkogo sravnenya
I razlichay dobro i zlo.

No yesli na krylakh gordyni
Poznat derzayesh ty, kak bog,
Ne zanosi zhe v mir svyatyni
Svoikh nevolnichyikh trevog.

Pari, vsezryashchy i vsesilny,
I s nezapyatnannykh vysot
Dobro i zlo, kak prakh mogilny,
V tolpy lyudskiye otpadet.

Ldf vbhf dkfcnde/n jn dtrf,
Ldf hfdyjghfdys[ ,snbz:
Jlby j,]tvktn xtkjdtrf,
Lheujq - leif b vsckm vjz/

B rfr d hjcbyrt xenm pfvtnyjq
Dtcm cjkywf kbr ns epyftim,
Nfr ckbnyj d uke,byt pfdtnyjq
Dct vbhjplfymt ns yfqltim/

Yt k;bdf /yfz jndfuf:
Cjuybcm yfl hjrjdsv nheljv,
B vbh cdjb hfcrhjtn ,kfuf,
Yj ,snm yt vsckb ,j;tcndjv/

B lf;t d xfc jnljtvkz gjnyjt xtkj,
Yt ,jqcz ujhmrjuj chfdytymz
B hfpkbxfq lj,hj b pkj/

Yj tckb yf rhskf[ ujhlsyb
Gjpyfnm lthpftim ns, rfr ,ju,
Yt pfyjcb ;t d vbh cdznsyb
Cdjb[ ytdjkmybxmb[ nhtdju/

Gfhb, dctphzobq b dctcbkmysq,
B c ytpfgznyfyys[ dscjn
Lj,hj b pkj, rfr ghf[ vjubkmysq,
D njkgs k/lcrbt jngfltn/

Песенка для поднятия настроения;-)

Тег audio не поддерживается вашим браузером.

Глава 57

Два мира властвуют от века,

Два равноправных бытия:

Один объемлет человека,

Другой - душа и мысль моя,

И как в росинке чуть заметной,

Весь солнца лик ты узнаешь,

Так слитно в глубине заветной

Все мироздание ты найдешь.

Ф. И. Тютчев

Январь 1986.

Всю дорогу они были погружены в молчание. Фредди пытался ее утешить, но все это было бесполезно. Каждый раз, как он брал ее руку в свои ладони, Бетти просто вырывала свою руку. Она не слушала его, вся была в своих мыслях. Когда он говорил, что все образумится, то она понимала, что все не так хорошо.

На семейное Рождество, когда они в последний раз собирались вместе, Виктор прощался со всеми. Он много рассказывал о себе, много, что он не рассказывал в течение жизни, мечтал, что все у них будет хорошо, что они будут вместе, но они этого сами не хотели. Виктор мирил их, то плакал, то радовался.

Аллен-Холл встречал их холодным молчанием. На пороге ее ждал Джордж с Гарри, они обнялись, молчаливо проходя в замок, погрузившийся в траур. Виктор еще не умер, но его конец был очень близок. Сжимая его руку, у постели супруга рыдала Диана.

Виктор тихо умер, никто и не видел, как он перестал дышать. Когда его нашли утром, то тело уже успело остыть.

Прошли похороны. Аллен-Холл стал каким-то серым без своего хозяина, теперь замок ждал нового господина. На похоронах было много людей, которые знали хоть недолго Виктора Лейтона. Священник долго произносил речь, стирая слезы. Он был всем для жителей деревень, которым он помогал безвозмездно, отцом для своих рабочих, другом, радостным человеком. Прощаться было тяжело, как и отпускать его на небеса, но так суждено. Вечером Лейтоны собрались за столом. Место хозяина было свободно, как-то было холодно от этого. Гарри понял это и встал.

Я знаю, это кощунство, но нам нужен новый глава семьи. Папа, теперь - это ты, - Джордж тяжело сглотнул. Теперь он был старшим в этой семье.

Через две недели приехал душеприказчик Виктора - мистер Беннет, его адвокат. Лейтоны собрались в мраморной гостиной, чтобы услышать, как Виктор решил распорядиться своим имуществом. Флора чувствовала гнетущую атмосферу. После того, как Джордж стал главой семьи, Руфус устроил скандал, потому что теперь он был самым старшим. Но дети и внуки Виктора отстояли право Джорджа.

Никто не хотел больше соревноваться со второй семьей. Мистер Беннет поправил очки, смотря на них всех. Это было небольшое наставление. Виктор делил все свои деньги между детьми и внуками, акции отдавал Роберту, каждому уделил внимание. Руфус ерзал, он надеялся, что главная жемчужина в сокровищнице достанется ему, и тогда он сможет перебраться в Лондон и стать еще богаче. Но Аллен-Холл достался в итоге Бетти.

Ей стало легко, и она не поверила, что это правда, и снова заплакала. Ей необходимо стать сильной, нужно привести себя в чувства.

Весна-лето 1986.

Замужество, как оказалось, скучное дело, хотя Флора это предполагала. По настоянию Хьюго она оставила контору Алика, даже диплом получила досрочно - хотела заняться наукой. Но он не позволил ей. Днем она была предоставлена сама себе, Дебора не позволяла особо скучать, постоянно взваливая на нее дела по хозяйству. Все были рады ее браку, кроме нее самой. Поэтому, когда Дебора попросила заняться ее оформлением сада, она восприняла это с радостью.

В Лондоне она нашла контору «Сад Флоры», ее привлекло название и виды услуг. Она вошла, сказав секретарше, что у нее назначена встреча с дизайнером, ей сказали проходить. Флора вошла и чуть не упала в обморок, у нее подкашивались ноги, и он помог ей сесть в кресло.

Это был он. Он все так же был великолепен, нет, он даже стал лучше. Она заглянула в его темные, арабские глаза и чуть не сошла с ума, ее сердце громко забилось, напоминая о ее любви к нему. Она чуть слышно вздохнула, невольно касаясь тонкого кольца с цветком. Хьюго жутко выводило из себя, что она носит его, не снимая, она же твердила, как оно дорого ей. Великолепное кольцо Хьюго для нее мало что значило.

Здравствуй, Флора, - проговорил он, его бархатный голос заставил ее трепетать еще сильней. Он ожидал увидеть кого угодно, но только не ту, что почти забыл.

Здравствуй, Ричард, - он заметил обручальное кольцо у нее на руке и застыл. Хотя... чего он ожидал? Ей уже двадцать два, она молода и хороша собой, и, конечно же, нашелся тот, за кого она вышла замуж. Он стал искать взглядом свое кольцо, но Флора прятала в складках теплого жакета вторую руку. - Как ты?

Неплохо, я замужем. Свекровь заставила заниматься садом... - она замолчала. - Я не ожидала тебя увидеть здесь.

Я тоже не думал увидеть тебя. И что она хочет? - он улыбался ей. Как же чертовски сложно сохранять равнодушие, делать вид, будто пять лет назад между ними ничего не было, не было тех упоительных ночей в садах, слов любви и счастья.

Что-то в стиле регулярных садов, копируя Блейхем или Аллен-Холл.

Скука смертная, - пробормотал он. - Ну что, исполним. Аллен-Холл очень красив, не то слово, лет семь тому назад я помогал там в садах, - Флора опустила взгляд, какая жалось, что она жила в Спенсер-Хаус и не видела его тогда. - Я завтра приеду - посмотрю, потом позвоню, когда будет готов проект. Ты завтра дома?

Нет, я поеду к сестре, - она встала, собираясь уходить, находиться с ним рядом было невыносимо для нее. - Ты часто вспоминал обо мне? - он ждал этот вопрос и одновременно боялся его.

Да, первое время - каждый день, - ответил он, Флора открыла дверь, потом обернулась.

По ее щекам побежали слезы: прошло столько лет, а он все так же волновал ее, прошло столько одиноких дней, а она все так же, смотря в его глаза, тонула. Что же это могло быть? Она так хотела обнять его, прижаться к его широкой груди и растворяться, теряться в его крепких, настоящих объятьях. Теряться, заглушить разум и прыгнуть в пропасть, зная, что тебя подхватит блаженный горячий поток и сметет все, что будет стоять на его пути. И тогда брак, деньги, положение будет ничем по сравнению с тем, что у них может быть. Но нужна ли она ему?

Он позвонил через четыре дня, и Флора быстро собралась, иногда ей казалось, что Дебора что-то подозревает, но она каждый день говорила себе, то это плод ее фантазии. Флора вбежала в офис, и стала ждать, когда он освободиться. Он с кем-то громко разговаривал и до нее стали доноситься обрывки разговора.

Когда ты мне сделаешь предложение? - дама не говорила, а визжала.

Я давно тебе говорил, что не хочу жениться, - его голос звучал спокойно. - Я никогда не женюсь!

Тогда ты ни на ком не женишься, ты хоть раз любил? - Флора затаила дыхание.

Любил, это было давно, и это было прекрасно, - она облегчено вздохнула. - Хизер, я не женюсь на тебе.

Больно надо! - она вышла с шумом, посмотрела Флору:

Вы тоже хотите, чтобы вас просто использовали и бросили? - и с вихрем эта брюнетка выбежала на улицу. Флора посмотрела на Ричарда, он ей улыбнулся, и завел к себе в кабинет.

Прости за этот скандал, - он выглядел каким-то подавленным, ей показалось забавным, что он оправдывается перед ней.

Ничего страшного, - он повесил ее пальто на спинку стула. - Так готово?

Да, - он долго ей объяснял, что он хочет, и она, молча, как всегда слушала его. - Не хочешь завтра со мной поужинать, в знак старой дружбы? - она вздернула бровь, кивнула ему.

Приедешь сюда к восьми? - она снова кивнула, гадая, что это будет свидание или просто ужин.

Собиралась она у Дженни, чтобы Дебора не могла видеть, как она тщательно наряжаться. Она выбрала атласное серо-голубое платье с глубоким декольте, и поняла, что хочет провести с ним ночь, тем более что Хьюго на полтора месяца уехал в Женеву. Ричард был потрясен, когда ее увидел. Днем перед ним представала обычная девушка, но сегодня он увидел нимфу, которую он страстно хотел с того самого мгновения, как она переступила порог его офиса. Все эти дни он не мог выбросить ее из головы. С тех пор она сильно изменилась, юная женщина стала роковой соблазнительницей, только она сама этого еще не знает.