В начале войны было большое предательство офицеров и генералов красной армии. Тайное и явное. Предательство союзников

В конце июня 1941 года фашисты окружили части 29-го территориального Литовского корпуса Рабоче-крестьянской Красной армии.

Большинство солдат корпуса, устроив бунт с убийством русского командования и политработников, с оружием в руках перешли на сторону немцев.

КРАСНОАРМЕЙЦЫ В НЕМЕЦКИХ КАСКАХ

3 августа, удовлетворяя просьбу вновь избранного Народного сейма Литвы, Верховный Совет СССР издал закон "О принятии Литовской Советской Социалистической Республики в состав СССР". И через две недели национальная литовская армия была переформирована в 29-й Литовский территориальный стрелковый корпус в составе Рабоче-крестьянской Красной армии.

При этом директивой было предписано сохранить форму одежды, существующую в армии Литвы. Вот только погоны были заменены петлицами, шевронами и другими знаками различия комсостава РККА.

Примечателен такой факт: вся форма национальных формирований (желтого, белого, черного, красного и малинового цветов - в зависимости от рода войск) была у литовцев немецкого образца. Правда, с литовским гербом "Витис" на пуговицах мундиров. Таким же было и вооружение советских бойцов 29-го корпуса - немецкая винтовка "Маузер" различных модификаций. Даже присягу новоявленные красноармейцы принимали в немецких касках образца 1918 года.

С присягой, кстати, вышла заминка - ее большинство буржуазно настроенных литовцев долгое время вообще не хотели принимать. Дело в том, что до присоединения к СССР Литва была аграрной католической страной. Крестьяне, глубоко верующие христиане, составляли здесь подавляющее большинство. Соответственно, и в тексте присяги литовской национальной армии присутствовали слова о боге и вере. Красноармейцы же, как мы знаем, служили трудовому народу и революции.

Но не только это вызывало нежелание местных присягать советской власти. Ведь все они уже клялись своей республике честно выполнять свой долг. И точно так же, как и многие белые офицеры с началом Гражданской войны, не желали дважды присягать, по сути, чужой для них родине. Пришлось отложить это мероприятие до 23 февраля 1941 года.

"ПРИСЯГАТЬ СОВЕТАМ НЕ БУДУ!"

А иногда мотивом отторжения новых порядков становились простые бытовые причины.

Военнослужащий 616-го артиллерийского полка Зинкявичус, например, заявил советским политработникам, которых уже успели назначить в 29-й корпус, следующее: "При Антанасе Сметоне (до 15 июня 1940 года он был президентом Литовской Республики. - Авт.) нас хорошо кормили. А с приходом советской власти кормят, как собак. И еще говорят о присяге. Я присягу принимать не буду!"

Вот что писал в те дни в секретном письме председателю Совнаркома СССР Вячеславу Молотову полномочный представитель СССР в Литве Николай Поздняков:

"На бюро ЦК КП(б) Литвы, где присутствовали руководящие работники 29-го корпуса, а также военных советов Прибалтийского военного округа и 11-й армии, пришли к неутешительным выводам: политическое состояние корпуса продолжает оставаться неблагополучным, а настроения его бойцов - самостийными. В корпусе не проведено классовое расслоение, так как враждебный элемент еще не вышиблен из седла и ведет антисоветскую работу путем сплачивания бойцов на национальной почве против русификации. Корпус засорен ущемленным элементом. А созданный в нем аппарат из кадровых советских полит­работников еще не нашел каналов влияния на состав бойцов (просто не могут сговориться)".

Тут необходимо пояснить, что вновь назначенные в 29-й корпус замполиты и политруки не владели литовским языком. А переводчики из местных подчас не желали сотрудничать с советской стороной, переводить команды и наставления нового начальства было просто некому.

А "ущемленным элементом" называли как раз тех, кого пришедшая советская власть или раскулачила, отобрав землю, или отняла предприятия и бизнес, национализировав фабрики и заводы. Именно они, зажиточные литовцы, заправляли в национальной армии до переформирования ее в РККА, а после создания

29-го корпуса элементарно саботировали работу нового командования.

Впрочем, Прибалтика как соседка СССР всегда привлекала разведки всего мира, а уж европейских и тем более немецких шпионов - безусловно. Достаточно сказать, что в досоветской Литве успешно работали 1300 только немецких (!) торговых предприятий, заводов, фабрик, культурных центров и других учреждений, под крышей которых махровым цветом расцвела агентурная сеть разведки Германского генштаба. Обеспокоенные немецким засильем, литовцы сами еще в середине 1930-х годов разоблачили у себя в стране свыше четырехсот (!) гитлеровских шпионов.

ГЛАЗА И УШИ КАНАРИСА

В тот период, о котором говорится в докладе полпреда Позднякова, активность немецкой разведки в Литве обрела второе дыхание. Руководил ею полковник Казис Шкирпа, формально возглавивший в 1940 году эмигрантский Литовский фронт активистов.

По сути, он и его люди являлись глазами и ушами адмирала Канариса, выдающегося немецкого разведчика, в Литве. А с началом войны этими "активистами" была создана Гвардия обороны Литвы с ее боевыми бригадами и диверсионными отрядами, которые и вели подрывную деятельность в том числе и в 29-м корпусе.

Кроме "ущемленного элемента" в Литве было и много "бывших" - царских офицеров и чиновников, дворянства, духовенства, интеллигенции... Все они сбежали в свое время от революции в Прибалтику и сидеть тут просто так не собирались, активно занимаясь антисоветской деятельностью.

А в это время в Германии, где уже был утвержден план "Барбаросса", полным ходом шло формирование Литовского легиона, боевики которого должны были войти на территорию советской Литвы вместе с немецкими войсками. В самый канун войны, 3 июня 1941 года, при переходе границы эмиссары Литовского легиона были задержаны нашими пограничниками.

Шпионы подтвердили, что сигналом к бунту литовских солдат в 29-м корпусе и вооруженному восстанию в самой республике станет вторжение гитлеровских войск на территорию Литовской ССР.

Для этой цели в специальной разведшколе "Абверштелле" в Германии уже давно идет усиленная подготовка диверсантов из числа литовских эмигрантов с целью их заброски в СССР еще до ввода передовых подразделений вермахта.

Так и произошло. За сутки перед вступлением фашистских войск на территорию Литвы просочились десятки групп разведчиков-диверсантов с целью создания опорных баз, сигнальных точек для приема немецкого десанта и ориентиров для гитлеровских бомбардировщиков. Для этого в составе всех групп были радисты с портативными радиопередатчиками. В ходе допросов также выяснилось, что первая группа переправилась в Литву еще в феврале 1941 года.

ИЗМЕНА

В итоге с началом войны после первого же нажима на левое крыло Прибалтийского военного округа солдаты литовских частей стали убивать своих русских командиров и политработников и откровенно дезертировали. Это дало возможность фашистам, прошедшим без сопротивления через незащищенные участки фронта, ударить во фланги и тыл РККА. Кроме того, бросившие боевые позиции литовцы ударили в тыл своим же частям, оставшимся в строю и герои­чески оборонявшим линию фронта.

Несколько рот все же выдвинулись против немцев, но на марше бунтовщики во главе с капитаном Почебутасом перебили русских командиров, и литовцы вернулись в полк.

Те же, кто все-таки продолжил продвижение, были обстреляны из пулеметов своими соседями из 262-го стрелкового полка.

Из 16000 военнослужащих 29-го Литовского корпуса присяге остались верны 2000 бойцов. Они все-таки пробились к своим - в расположение РККА. В сентябре корпус был расформирован.

Виталий Карюков

06.05.2015 7 444 0 Jadaha

Загадки истории

В начале войны некоторые советские военачальники предпочли сразу перейти к врагу. 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. Для нашей страны она началась неудачно. В первые же дни войны Красная армия потерпела сокрушительное поражение в приграничных сражениях на Западном фронте, открыв вермахту дорогу на Москву.

А не стал ли разгром Красной армии на Западном фронте результатом преступления на грани измены генералов, руководивших войсками в Белоруссии?

Предупрежден - значит вооружен

Одна из общепринятых легенд - Сталин легкомысленно отмахнулся от предупреждений советских разведчиков, докладывавших о грядущем нападении Германии на СССР, и категорически запретил готовиться к отражению агрессии, дабы «не поддаться на провокации». На самом деле все было иначе. Точной даты нападения на СССР не сообщил ни один из разведчиков (даже легендарный Зорге, донесения которого были весьма расплывчаты и неконкретны).

Впрочем, в том, что вторжение нацистов должно произойти летом 1941 года, Сталин не сомневался.

Еще в середине мая 1941 года он санкционировал выдвижение некоторых армий из внутренних округов в приграничные. Далее, по мере поступления тревожных сообщений от зарубежных резидентур в Генштаб и НКВД, началось планирование отражения немецкого наступления. Уже 12-13 июня Сталин знал, что нападение планируется на 22 июня в 4 утра. Эти данные были получены из расшифрованного британского радиоперехвата.

А 18 июня Сталин отдал приказ о приведении войск первого стратегического эшелона в полную боевую готовность. До начала войны оставалось еще четыре дня! Конечно, этого времени было очень мало для того, чтобы успеть отмобилизовать и развернуть те части, которые находились в приграничье. Но все же этих четырех дней хватило бы для того, чтобы успеть вывести войска из казарм, перебазировать в поле штабы, рассредоточить и замаскировать боевую технику. Кое-где это было сделано. Но вот на самом главном стратегическом направлении - в Белоруссии этот приказ просто проигнорировали. И результатом такой преступной халатности очень скоро стал страшный разгром всего Западного фронта, которым тогда командовал Герой Советского Союза генерал армии Дмитрий Павлов.

«Следствием установлено...»

Директиву от 18 июня 1941 года о приведении войск первого стратегического эшелона в полную боевую готовность Павлов получил одновременно с другими командующими округами. Это подтвердил позднее и начальник связи Западного особого округа (фронтом он стал в день начала войны). Но Павлов так ничего и не сделал для того, чтобы ее выполнить в полном объеме. Скорее, наоборот.

Несмотря на тревожную директиву, был отдан приказ отвести танки в парк, сдать снаряды на склад. Другие данные свидетельствуют о том, что тяжелую артиллерию оставили без тягачей, в некоторых местах сливали горючее из баков танков и самолетов. Сохранилась записка и бывшего командующего 3-й армией Западного фронта генерал-лейтенанта Кузнецова (впоследствии - командарма 3-й ударной армии, чьи бойцы взяли Рейхстаг в 1945-м). В ней говорилось: «Все командующие армиями, в том числе и я, докладывали Павлову о совершенно открытой подготовке немцев к войне. Так, например, нами было точно установлено сосредоточение крупных сил немцев в Августовских лесах юго-восточнее Сувалки. В наших руках также были подметные письма, в которых указывалось примерное время перехода немцев в наступление - 21, 22, 23 июня. Тем не менее Павлов за несколько дней до начала войны приказал всю артиллерию отправить на артиллерийские стрельбы за несколько сот километров от линии фронта...» И таких докладов было немало.

Командующий округом Павлов отдал странный приказ о разоружении самолетов передового базирования, снятии с них боезапаса. Катастрофически обстояло дело и с нашими аэродромами. В материалах инспекторской проверки аэродромов Западного особого округа в апреле 1941 года было сказано: «На летний период будет временно выведен из строя 61 аэродром, на которых намечено строительство взлетно-посадочных полос, в том числе 16 основных аэродромов, на которых сосредоточены запасы частей округа. В Западной Белоруссии (западнее меридиана Минск) из 68 аэродромов под строительство полос занимается 47 аэродромов, из них 37

полос строится на существующих аэродромах, 13 аэродромов занимаются для работы на летний период (лагеря) и остаются свободными 18 аэродромов». В итоге уже на 15-й минуте агрессии наши летчики вынуждены были идти на тараны, потому как нечем и не из чего было стрелять по вражеским самолетам. Удивительным (мягко говоря) было и то, что в штабах отсутствовали «красные пакеты», которые вскрывались в случае объявления войны, и коды связи. Все они были изъяты по приказу Павлова и находились больше трех месяцев в штабе Западного особого округа.

За подобное «руководство» войсками вверенного ему округа Павлов ответил по всей строгости закона: 30 июня 1941 года его отстранили от командования фронтом и 4 июля арестовали. Вместе со своим начальником штаба генералом Климовских он был приговорен к расстрелу. Приговор гласил: «...судебным следствием установлено, что подсудимые Павлов и Климовских. .. проявили трусость, бездействие власти, нераспорядительность, допустили развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций частями Красной армии, тем самым дезорганизовали оборону страны и дали возможность противнику прорвать фронт Красной армии...»

Об измене родине и предательстве разговор не шел. А может быть, зря?

Кандидаты в Бонапарты

О заговоре генералов Красной армии против Сталина говорили давно, но информация эта была на уровне слухов. Но вот в последнее время появились данные о том, что заговор - не выдумка, а реальный факт.

Незадолго до начала войны лондонская резидентура НКГБ СССР направила в Центр выдержки из очередного обзора материалов английской разведки за период с 4 по 11 мая 1941 года. И в отношении планов нацистского руководства при нападении на СССР там первым пунктом стояло: «Быстрый захват Москвы и создание там нового правительства».

Но быстрый захват столицы был возможен только ударом по прямой, то есть прямым ударом в направлении Минск - Смоленск - Москва. То есть в полосе Западного фронта. А этим фронтом командовал Павлов, который, по сути, сделал все для того, чтобы облегчить немцам прорыв к Москве!

И почему ряд высших командиров предпочли плен смерти за Родину? Кроме генералов, несколько десятков лиц из числа старшего комсостава РККА, попав в плен на Западном фронте, стали активно сотрудничать с нацистами. Впоследствии за все они были осуждены к высшей мере наказания.

Арсен Мартиросян: Заговор военных 1937-1938 годов не был выкорчеван до конца

Гитлер, действительно, не переводил германскую промышленность и индустрию оккупированных Третьим рейхом европейских государств на военные рельсы. Поступили проще - ограбили оккупированные страны. Например, только из Франции вывезли 5 тысяч паровозов, более 5 млн. тонн сырой нефти, сотни тысяч тонн ГСМ, огромное количество танков, автомашин, различных иных, имеющих военное назначение, материалов. Колоссальную роль сыграли и поставки оружия, техники и боеприпасов из оккупированной Чехословакии. Собственно говоря, Запад потому и сдал ее Гитлеру, чтобы тот сумел быстрее и как можно лучше подготовиться к нападению на СССР. В то время ВПК Чехословакии был одним из крупнейших производителей вооружений, обеспечивая своими поставками более 40% мирового рынка.

По расчетам Гитлера и его генералов, на блицкриг награбленного должно было хватить. Ведь как удалось документально установить советской разведке, уже на пятый день агрессии нацисты запланировали взятие Минска! Приграничную группировку РККА планировалось разгромить в течение недели, а через пару месяцев - «парад победы» Третьего рейха в Москве. Увы, немалая часть этих планов была реализована.

—Но ведь согласно официальной истории, о директиве №21 узнали чуть ли не в день ее подписания…

— Да, узнали, но не сразу. Первая информации о том, что Гитлер принял некий план агрессии, действительно, поступила в самом конце декабря 1940 года. Далее разведка приложила колоссальные усилия для того, чтобы детализировать эти сведения. Были установлены основные направления ударов, численность, боевой состав, стратегия и тактика действий вермахта, многое другое. А в промежутке с 11 июня по 21 июня 1941 года советские разведслужбы смогли 47 раз либо относительно точно, либо абсолютно достоверно назвать дату и даже час начала агрессии. Почему только в этом промежутке? Потому, что дата 22 июня появилась на бумаге только 10 июня в виде директивы начальника Генерального штаба Франца Гальдера.

—Согласно версии «либеральных» историков, Сталин не верил этой информации… Даже матерную «резолюцию» на донесении разведки написал.

—Сталин верил информации разведки, но только проверенной и многократно перепроверенной. А матерная резолюция - не более, чем топорно изготовленная фальшивка. Собственно, это давно уже документально подтверждено.

Вопросы войны и мира не предполагают резких движений и поспешных решений. Слишком многое стоит на кону. Опираясь именно на проверенную информацию разведки, Сталин отдал приказ о приведении войск Первого стратегического эшелона в боевую готовность еще 18 июня 1941 года. А до этого на протяжении более чем месяца военных неоднократно предупреждали о скором начале агрессии Германии. Москва слала соответствующие директивы, было санкционировано выдвижение войск из внутренних округов и многое другое. В общем, делали все, чтобы устроить агрессору «достойную встречу».

Но командование на местах выполняло далеко не все приказы, либо делало это крайне халатно, что для военных означает преступление. А ведь были и факты прямого предательства, например, в виде прямой отмены боевой готовности, в частности, в ВВС - непосредственно за день до нападения. Хотя уже точно знали, что оно будет.

Хуже того. Когда война уже шла несколько часов, немцы бомбили наши города, убивали советских людей, обстреливали позиции РККА, командующий Киевским особым военным округом генерал Михаил Кирпонос запрещал приведение войск в боевую готовность до середины дня 22 июня. А потом сделал все возможное, чтобы разразилась катастрофа Юго-Западного фронта в виде трагедии «Киевского котла».

— Генерал Кирпонос потом героически погиб…

— Больше похоже на то, что его попросту «героически шлепнули». Есть протокол опознания его тела, составленный в ноябре 1943 года, он был опубликован еще в советское время. Согласно официальной «героической» версии, труп генерала, павшего в неравной схватке с фашистами, с которого сняли знаки различия, ордена, медали и забрали все документы, бросили где-то в лесу, закидав ветками и листьями. А через пару лет «ответственные товарищи» почему-то моментально опознали совершенно разложившиеся за два года останки…

Но вроде бы «заговор военных» ликвидировали еще в 1937 году?..

В 1937-1938 годах ликвидировали лишь видимую верхушку, а до второго и третьего эшелона заговорщиков не докопались. По соображениям государственной безопасности Сталин вынужден был жестко пресечь развязанную Ежовым вакханалию репрессий, в том числе и против военных.

Идея государственного переворота в СССР на фоне военного поражения разрабатывалась в высших армейских кругах Советского Союза с 1926 года. В 1935 году на стол Сталина лег доклад ГРУ, в котором был четко расписан этот сценарий. Затем и НКВД представил соответствующие доказательства. Потому-то и последовал 1937 год.

В июне 1941-го был реализован сценарий, задуманный еще за пять дет до этого. «План поражения СССР в войне с Германией», составленный Тухачевским и его подельниками - его арестованный маршал в 1937 году изложил уже на Лубянке на 143 страницах ровным почерком. Однако ранее, в сентябре 1936-го, Иероним Уборевич отвез этот план в Германию. Получив его, немцы поздней осенью того же года провели командно-штабную игру на картах, где Минск захватили на пятый день пока еще «виртуальной» агрессии.

—Наши узнали об этой игре?

— Да. 10 февраля 1937 года о ее результатах было доложено Сталину. А в 1939-м в руки советской разведки попал один из участников той игры - русский эмигрант, штабс-капитан царской армии, граф Александр Нелидов. С ним работала выдающаяся советская разведчица Зоя Воскресенская. И он тоже подтвердил, что во время игры гитлеровцы захватили Минск на пятый день. А в мае 1941 года агент советской разведки, член «Красной капеллы» Йон Зиг, являвшийся одним из руководителей берлинского железнодорожного узла, предоставил в распоряжение советской разведки запечатанное письменное предписание верховного командования вермахта — на пятый день с начала боевых действий против СССР возглавить уже Минский железнодорожный узел.

—Сталину об этом доложили?

Почему военачальники сдавали свою страну врагу? Ведь советский генералитет тогда уже пользовался всеми благами жизни.

Хотели большего - получить в личное пользование отрезанное от расчлененной России-СССР «удельное княжество». Глупцы, они не понимали, что никто им ничего не даст. Предателей никто не любит, их участь всегда предрешена.

— Можно вкратце о «плане Тухачевского» и о том, как он был реализован в июне 1941-го?

— Тухачевский предлагал развертывать основные группировки армий прикрытия с учетом расположения приграничных укрепленных районов, так, чтобы они занимали фланговое положение по отношению к тем направлениям, где наиболее вероятны удары противника. По его концепции, приграничное сражение должно принять затяжной характер и продолжаться несколько недель. Однако малейший внезапный удар, тем более нанесенный сконцентрированными на узком участке фронта прорыва силами, автоматически приводил к кровавой трагедии. Именно это и произошло 22 июня 1941 года.

Хуже того. Как и Тухачевский, высшее командование РККА в лице образовавшейся там «киевской мафии» упорно протаскивало идею о том, что для германского Генштаба наиболее вероятное направление главного удара — Украинское. То есть начисто отрицался исторически сложившийся основной маршрут всех агрессоров с Запада — Белорусский. Тимошенко с Жуковым полностью игнорировали Белоруссию как направление главного удара. Точно так же, как и Тухачевский, который еще в своих письменных показаниях на Лубянке указал, что Белорусское направление вообще фантастика.

Проще говоря, точно зная, где и какими силами нападут немцы, и даже надеясь, что немцы не передумают наносить свой главный удар по Белоруссии и Прибалтике, Тимошенко и Жуков усердно вводили в заблуждение Сталина по этому поводу. Оба уперто доказывали Сталину, что главные силы немцев выступят против Украины и поэтому и РККА надо держать там свои главные силы. Даже после войны упорно твердили об этом.

22 июня трагедия произошла точно по предательскому сценарию. Дивизии, корпуса и армии вынудили занимать такие по протяженности линии обороны, которые в десятки, сотни и тысячи раз превышали их возможности. На дивизию приходилось от 30 до 50-60 км линии обороны, хотя по Уставу полагалось не более 8-10 км. Доходило до микроскопических 0,1 бойца (и более) на 1 метр линии фронта, хотя заранее было известно, что гитлеровцы попрут с плотностью до 4,42 пехотинцы на метр линии прорыва. Проще говоря, одна наша дивизия должна была противостоять как минимум пяти, а то и большему количеству дивизий противника. В результате гитлеровцам в прямом смысле слова «из воздуха» было предоставлено невиданное стратегическое превосходство. И это не говоря уже о том, что в системе нашей обороны вообще организовали откровенные дыры. Наибольшая - 105 км - в Западном округе.

Точно так же была запланирована и противотанковая оборона. Всего 3-5 стволов на 1 км, хотя было прекрасно известно, что даже согласно уставу Панцерваффе в прорыв они пойдут с плотностью 20-25 машин на километр. А на самом деле в момент начала агрессии было 30-50 танков на 1 км в зависимости от участка фронта прорыва, и этими данными Генштаб РККА располагал.

То, что натворили Тимошенко (кстати, выдвиженец Тухачевского) и Жуков (пользовался особой благосклонностью Уборевича), первый впоследствии обозвал «безграмотным сценарием вступления в войну». На самом же деле это был незаконный, ни с кем не согласованный, преступный план якобы отражения агрессии.

Какой именно план обороны был у нашей страны до того, как в ход пошла разработка Тухачевского? И существовал ли он?

—Конечно существовал, его просто «подменили». Официально одобренный советским правительством 14 октября 1940 года план отражения агрессии Германии предписывал сдержать и отразить первый удар агрессора активной обороной и активными действиями по сковыванию действий противника. Причем центральное внимание уделялось псковско-минскому направлению. Т.е. главные силы немцев ожидались севернее Полесья, в Белоруссии и Прибалтике, и там же должны были быть и наши главные силы.

Под прикрытием активной обороны должно было быть осуществлено отмобилизование и сосредоточение основных сил. А затем, и только при наличии благоприятных условий (!), мог быть осуществлён переход в решительное контрнаступление на врага. Причем в зависимости от варианта развертывания - их было два, южный и северный - переход в это самое контрнаступление был возможен не ранее чем на 15-й или 30-й день с начала мобилизации. Но никак не немедленное встречно-лобовое контрнаступление нашими главными силами на Украине против неосновных сил противника - по союзникам Германии, которое устроили Жуков и Тимошенко, загубив практически всю приграничную группировку РККА. Особенно танковые войска, прежде всего, на Юго-Западном фронте.

В результате их действий, особенно с учетом выдвижения мобскладов к границе, в первые же дни войны РККА потеряла 6 млн. винтовок из 8 млн. имевшихся к ее началу, миллионы снарядов всех калибров, десятки тысяч тонн продовольствия, ГСМ, …

Поэтому и образовался дефицит вооружения, боеприпасов и всего прочего?

— Именно, но об этом до сих пор предпочитают помалкивать. Помните, у Константина Симонова в «Живых и мертвых» старый рабочий Попков, сожалея, что не все у РККА есть, говорит: «Да, я бы на самый крайний случай и эту квартиру отдал, в одной комнате прожил, я бы на восьмушке хлеба, на баланде, как в Гражданскую, жил, только бы у Красной армии все было…». Рабочий, как, впрочем, и сам Симонов, не знал, что же на самом деле произошло, почему образовался такой невероятный дефицит всего и вся. И сегодня это мало кто знает. Скрывают.

Хуже того. Прямо накануне войны, когда уже началось выдвижение войск к границе, затеяли учения для артиллерии. Зенитную и противотанковую артиллерии отвели далеко в тыл, а тяжелую, наоборот, на близкие к границе полигоны. Обороняющаяся группировка осталась без прикрытия с воздуха и совершенно беззащитной против танков, а тяжелую артиллерию, фактически, пришлось воссоздавать - ее мгновенно захватили немцы. Мало того. Прямо накануне войны артиллерию в самом прямом смысле слова ослепили, то есть сняли все оптические приборы в отдельных гаубичных полках в Прибалтике и Белоруссии, без которых она работать не может, и отправили их «в ремонт». А заодно обездвижили под предлогом замены гужевого транспорта на механический - лошадей забрали, а тягачей не дали.

В частях ВВС, особенно в Западном округе, прямо накануне войны отменили боевую готовность и летчикам разрешили отдыхать. Даже отпуска разрешили! Авиация передового базирования стояла как на параде, точнее, как отличная мишень. Во многих частях ВВС вечером 21 июня приказали снять вооружение и слить топливо. Вы никогда не задумывались, почему счет геройских поступков наши летчики начали именно с таранов? Да потому, что на их самолетах не было оружия, пушки и пулеметы перед началом войны демонтировали. Якобы для проверки. И простые русские мужики шли на таран, чтобы остановить врага…

—Неужели люди это не видели?

—Видели, говорили, писали, опротестовывая решения вышестоящего командования как крайне опасные. А после того, как случилась трагедия, открыто обвинили командование в предательстве. Эта мысль овладела ВСЕЙ армией. С колоссальным трудом удалось заглушить эту эпидемию недоверия, ведь надо было воевать. Кое-кого Сталину пришлось для этого оперативно поставить к стенке. Например, до сих пор стоит «плач Ярославны» демократов и антисталинистов по поводу того, что-де невинных генералов ВВС расстреляли в массовом порядке. А что, они не должны были ответить за свое предательство, выразившееся в отмене боевой готовности прямо накануне войны, когда официально с санкции Сталина уже была объявлена боевая готовность высшим командованием? Ведь наземные войска-то остались без авиационного прикрытия, и сколько их погибло только из-за этого - не никто не считал …

Генштаб возглавлял Георгий Жуков. Что, и он тоже?… Ведь будущий «маршал Победы» в том же декабре 1940 года в ходе оперативно-стратегических игр на картах, играя за немцев, разбил обороняющегося командующего войсками Западного особого военного округа Дмитрия Павлова.
—Не было такого, это очередная ложь, которую вбросили в массы, в том числе и посредством кинематографа, в известнейшем фильме Юрия Озерова. А в действительности оборонявшийся Павлов, действуя в рамках «официальной» оборонительной стратегии, разработанной Борисом Шапошниковым, выиграл у Жукова. То есть отбил нападение «немцев».

Описывающие ход той игры документы более 20 лет назад рассекретили и теперь они доступны, и каждый может убедиться в том, что тогда произошло на самом деле.

Мы выстояли, победили. Что же получается, предатели «перевоспитались» и стали защитниками Родины?

—Выстоял и победил, прежде всего, Его Величество Советский РУССКИЙ СОЛДАТ вместе со своими адекватно мыслившими и действовавшими офицерами, сражавшимися под командованием Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина — выдающегося государственного деятеля, геополитика, стратега и дипломата, блестящего организатора и хозяйственника.

И он не забыл того, что натворили генералы, об этом свидетельствует начатое им специальное расследование причин катастрофы 22 июня (комиссия генерала Покровского).

Вот знаменитые пять вопросов, которые генерал-полковник Александр Покровский задавал своим «подопечным»:
Был ли доведен до войск в части, их касающейся, план обороны государственной границы; когда и что было сделано командованием и штабами по обеспечению выполнения этого плана?
С какого времени и на основании какого распоряжения войска прикрытия начали выход на государственную границу и какое количество из них было развернуто до начала боевых действий?
Когда было получено распоряжение о приведении войск в боевую готовность в связи с ожидавшимся нападением фашистской Германии с утра 22 июня?
Почему большая часть артиллерии находилась в учебных центрах?
Насколько штабы были готовы к управлению войсками, и в какой степени это отразилось на ходе ведения операций первых дней войны?

Не правда ли, любопытные вопросы? Особенно в свете того, о чем мы говорили. К сожалению, расследование до конца тогда не довели. Кто-то сделал всё, чтобы дело «спустили на тормозах».

Со времени тех событий прошло три четверти века. Стоит ли ворошить прошлое, разоблачать предателей, которые давно умерли?

Мартиросян: Стоит. И дело даже не в конкретных фамилиях. Дело в исторической справедливости, в честности. Сталин сделал Жукова символом Победы. Потому, что глубоко уважал русский народ и понимал, что ему пришлось вынести в ходе этой войны. Хотя сам прекрасно знал, что подлинным Суворовым Красной Армии, воистину Великим Маршалом Великой Победы, блистательнейшим полководцем, был умнейший и благородный Константин Рокоссовский. Но государствообразующему в СССР народу - Великому Русскому Народу - был нужен свой символ. Вот Жуков и стал им, потому как Рокоссовского «подвела» пятая графа - поляк он был.

Но как «маршал Победы» отблагодарил Сталина? Письмом на имя Хрущева от 19 мая 1956 года, в котором так облил грязью и оболгал своего Верховного Главнокомандующего, что даже пресловутый троцкист-кукурузник не выдержал и вскоре выгнал Жукова с поста министра обороны.

Сталина не предали только два маршала - Рокоссовский и создатель советской авиации дальнего действия маршал Александр Голованов. Остальные всю вину за 22 июня свалили на вождя. Как будто они ни при чем. Про то, что Жуков и вовсе предлагал сдать супостатам Москву, как-то не принято вспоминать…

Нынешнее поколение должно знать о той войне ВСЁ. Ведь ему внушают, что наши отцы, деды и прадеды были никудышными защитниками Родины, что они миллионами и по доброй воле сдавались в плен, а оружия «злобные коммунисты» им не давали. Многие уже искренне верят, что это Сталин виновен в трагедии 22 июня - он-де не внял предостережениям мудрого Жукова. Мифов развелось великое множество, в том числе посеянных иностранными разведками.

На алтарь Великой Победы советский народ положил 27 миллионов полных сил и светлых помыслов жизней наших с Вами соотечественников. И об этом нельзя забывать. Потому-то мы обязаны знать все, как бы ни была горька эта правда. Иначе ничему не научимся. Мы должны ясно понимать, с кем пришлось сразиться нашим славным предкам.

(«Вопросы истории». 1992. 11. С. 161-169. )

Полет Рудольфа Гесса, заместителя Гитлера, с миссией мира в Англию 10 мая 1941 г. остается одним из самых причудливых эпизодов второй мировой войны. То постоянное внимание, которое уделял Гессу в течение войны Сталин, ставило в тупик наблюдателей, считавших это капризом. Но если рассматривать это событие в более широких политических и стратегических рамках, то оно по-иному освещает просчеты Советского Союза в оценке британских и германских намерений накануне 22 июня 1941 года.

Историки, рассматривавшие вопросы германо-советского сотрудничества в 1933-1941 гг., не учитывали другого важного фактора — страха Сталина перед заключением сепаратного англо-германского мирного договора. Между тем этот страх постоянно присутствовал в советской внешней политике еще со времени гражданской войны. События, которые не имели непосредственного отношения к СССР, такие, как Локарнский договор 1925 г., вступление Германии в Лигу наций на следующий год и Мюнхенская конференция, интерпретировались лишь как шаги к тому, что Германия и Великобритания могут сблизиться и соединиться в походе против СССР. Во время «странной войны», зимой 1939-1940 гг., перспектива сепаратного мира, который мог остановить германскую военную машину, продвигающуюся на восток, заставила русских предпринять некоторые усилия в качестве посредника для прекращения войны. В то же время были приняты меры по созданию буферной зоны после неудачи обеспечить безопасность путем дипломатических переговоров в 30-х годах. Предполагалось, что пока Германия и Англия втянуты в военные действия, СССР сможет лучше подготовиться к войне .

Ошибочность этого предположения впервые обнаружилась тогда, когда Польша была раздавлена прежде, чем Великобритания смогла вооружить свои экспедиционные войска. Еще более сокрушительной была молниеносная немецкая кампания во Франции. В своих мемуарах Хрущев живо описывает панику, которая охватила Сталина после известия о взятии Парижа: Сталин «разразился отборными ругательствами и сказал, что Гитлер теперь наверняка выбьет из нас мозги» .

Сокрушительное поражение Франции подтолкнуло русских добиваться назначения британского посла в Москву. Они надеялись, что это будет истолковано как продолжающееся вовлечение Великобритании в войну . В конце мая 1940 г. послом в Москве был назначен Стаффорд Криппс. Угроза сепаратного мира казалась особенно острой весной 1941 г., в свете немецкого вторжения на Балканы, тяжелых поражений, которые понесли британские войска в Греции и Северной Африке, усилившегося в Лондоне недовольства правительством. Еще большая тревога наблюдалась в Москве, когда германский посол граф Шуленбург, который должен был возобновить германо-советские переговоры, начатые Молотовым предыдущей осенью в Берлине, вернулся с пустыми руками после консультаций в Берлине.

Сталин, имевший обширную информацию о намерениях Германии и расстановке ее сил, в равной степени был осведомлен о слабости Красной Армии, серьезно покалеченной чистками 1937-1938 годов. Более того, хотя советская военная промышленность сделала значительные шаги в своем развитии, была несравнима с немецкой — Германия к тому времени контролировала большинство промышленных ресурсов Европы. К концу апреля, после падения Югославии и Греции, Сталин, должно быть, осознал острую необходимость в передышке, что вынуждало его на дальнейшие уступки Германии .

Но это решение оказалось недолговременным в связи с неожиданным ухудшением англо-советских отношений, что возродило опасения Советского Союза о заключении сепаратного мира. Эти опасения усиливались той схемой отношений, которая существовала между СССР и Великобританией с момента начала войны. Пакт Риббентропа — Молотова поддерживал политическую концепцию, которая постоянно культивировалась в Форин оффис и которая исключала возможность сотрудничества с СССР на весь период войны. Великобритания даже была на грани войны с Советским Союзом во время «зимней войны» в Финляндии и в марте 1941 г, когда рассматривалась возможность бомбардировки нефтепромыслов на Кавказе . Таким образом, в Лондоне вплоть до первой недели июня считали (и это противоречит последующим утверждениям Черчилля), что массированное сосредоточение немецких войск на востоке является лишь способом воздействия, чтобы обеспечить положительные результаты переговоров, которые (как думали в Великобритании) должны были начаться с СССР .

Известное предупреждение Черчилля о намерениях Германии , которое было передано Сталину 21 апреля, совпало с неофициальным обращением Криппса к Молотову. Криппс, который не был согласен с концепцией своего правительства, полагал, что единственный эффективный, хотя явно «щекотливый», способ привлечь русских на сторону Великобритании — сыграть на их страхе перед сепаратным миром. Как скоро показали события, в Форин оффис были правы, возражая против использования этого «обоюдоострого оружия, которое могло побудить Сталина еще более цепко держаться за политику умиротворения» .

Не посоветовавшись с Лондоном, Криппс вручил Молотову длинный меморандум, в котором описывал трудности, стоящие перед русскими. За этим следовали уговоры и угрозы как последнее средство, чтобы вовлечь их в орбиту союзников. Если прочитать все это вместе с загадочным, кратким и любопытным предупреждением Черчилля, которое Криппс представил через несколько дней, то достигался обратный эффект и с серьезными последствиями — усиление подозрений с советской стороны, что Великобритания в отчаянии стремилась втянуть СССР в войну. Казалось, больше всего русских тревожило предупреждение Криппса: «Я уже говорил Вашему превосходительству, что если война продлится долго, то в Великобритании (и особенно в определенных кругах Великобритании) могло бы возникнуть искушение заключить соглашение об окончании войны на определенной основе, что недавно предполагалось в некоторых влиятельных сферах Германии, а именно — Западная Европа будет возвращена к своему прежнему положению, в то время как Германия будет беспрепятственно вести экспансию за свое «жизненное пространство» на востоке. Такое предложение могло бы также получить отклик в Соединенных Штатах Америки. В этой связи необходимо вспомнить, что целостность Советского Союза не является прямой заботой британского правительства, в отличие от поддержания целостности границ Франции и других западноевропейских стран» .

Эти угрозы были достаточно зловещими, хотя возможно, с точки зрения Криппса, эффективными, поскольку они использовали тайный страх русских. После падения Франции они казались особенно обеспокоенными продолжающимся включением в кабинет министров Черчилля «людей Мюнхена», которые могли склонить весы в сторону мира с Германией. После разгрома британских войск в Греции и на Крите, который вызвал рост недовольства в Англии, Майский был проинструктирован о необходимости бдительного наблюдения за «мюнхенскими» элементами в правительстве . Как он признался Беатрисе Вебб, он не исключал, что Великобритания потерпит поражение из-за «предательства правящего класса, нечто вроде Петена и его группы» .

Эти опасения усиливал Криппс, который в некотором отчаянии убедил Галифакса, что Майского надо заставить поверить, что ответ Великобритании на мирные предложения Гитлера после поражения Франции будет зависеть от успеха переговоров между СССР и Великобританией . Таким образом, советское правительство были поставлено в незавидное положение: оно было полно решимости наладить отношения с Великобританией и в то же время делало шаги навстречу Германии. Если проанализировать полет Гесса в свете изложенных событий, то мы поймем позицию Советского Союза в надвигающемся конфликте, Гесс помогал Гитлеру в составлении антибольшевистских разделов «Майн Кампф» и был известен своими контактами и симпатиями к Великобритании. Подозрительность русских, естественно, усилилась, когда британское правительство, застигнутое врасплох появлением Гесса, хранило молчание и не заботилось о том, как это может быть воспринято в Москве . Немцы первые заговорили об этом вечером 12 мая. Только после этого Черчилль подтвердил новости в парламенте, обещая впоследствии дать полный отчет о «полете очень высокопоставленного и важного нацистского лидера». Публика осталась в нетерпеливом ожидании новостей, которые так никогда и не появились, Форин оффис убедило Черчилля, что было бы лучше оставить Германию в неведении и добиться побольше от Гесса «притворными переговорами и избегая создавать из него героя» .

Отсутствие информации возбудило в Москве дикие предположения и подозрения, Хрущев вспоминал, что он сказал Сталину: «Я думаю, что Гесс действительно прибыл с секретной миссией от Гитлера для ведения переговоров с Англией о прекращении войны на Западе, чтобы развязать Гитлеру руки для натиска на восток». Сталин выслушал меня и затем сказал: «Да, это так, Вы понимаете правильно». Когда Майский, ошеломленный, бросился в Форин оффис за информацией, он встретил Р. А. Батдера, заместителя министра, который выполняя правительственный запрет, был «скрытен» и отказался предоставить какую-либо информацию . Майский интерпретировал это молчание как знак того, что Кабинет действительно серьезно рассматривал предложение о мире. Наличие лишь искаженной информации и первоначальные восторженные сообщения в прессе вместе с сообщениями, что герцог Гамильтон намерен поддерживать постоянный контакт с Гессом, а лорд Саймон и Ивен Киркпатрик, бывший советник британского посольства в Берлине, ведут переговоры с посланником Гитлера — все это подкрепило выводы Майского .

Казалось, что импровизированное предупреждение Криппса внезапно обрело реальность. Во время дружеского обеда у Веббов 23 мая Майский пожаловался на длинный меморандум Криппса, который вызвал раздражение его правительства. Затем он продолжал говорить о войне, пытаясь выявить их реакцию на идеи Криппса, которые его явно беспокоили: «Будет ли Англия держаться, не выступит ли значительная часть правящего класса за мир путем переговоров с Гитлером? Он сообщил то, что, как он полагал, было правдой о деле Гесса. Гесс совершенно откровенно говорил о цели своей миссии, хотя и отказался подтвердить, что это было совершено с согласия Гитлера. Он хотел убедить британское правительство уступить; Великобритания и союзники будут разбиты в войне за господство в Европе, хотя эта война и обессилит Германию. Германия должна остаться доминирующей силой в Европе, Великобритания должна сохранить империю, за исключением нескольких незначительных потерь в Африке. Затем Германия и Великобритания смогли бы остановить распространение большевизма» .

После этого Майский пришел к ошибочному мнению и телеграфировал в Москву: «Борьба началась за кулисами британской политики». Черчилль, Иден, Бевин и все министры лейбористской партии в общем сразу же недвусмысленно высказались против любых переговоров». Но среди министров находились такие люди, как Саймон, которые, поддерживаемые бывшими «клайвденцами» считали, что правительству следует использовать такую неожиданную возможность прозондировать Гитлера о вероятных условиях мирного договора» . Впечатление Майского было не единственным доказательством того, что может означать миссия Гесса и меморандум Криппса. Советские разведывательные источники подтверждали этот вывод, Рихард Зорге, знаменитый советский агент в Японии, сообщал, что полет Гесса был последней попыткой, санкционированной Гитлером, для ведения переговоров о мире . Из посольства в Берлине В. М. Бережков сообщал, что при посещении Вильгельмштрассе в начале мая он был невероятно удивлен, заметив среди литературы в комнате ожидания довоенные памфлеты, озаглавленные «Германо-британская дружба». Естественно, обеспокоенные русские, как и Криппс, должны были ожидать заявления Черчилля с нетерпением, но тщетно.

Криппс постоянно информировал Форин оффис о том интересе, который проявляли русские к Гессу. Тем не менее он ошибочно предположил, что его угрозы Молотову «были по всей видимости проигнорированы». Но, сознавая всю взрывоопасную силу дела Гесса, он предложил использовать полученную информацию против русских — либо усилить их страх перед сепаратным миром, либо успокоить их.

«Инцидент с Гессом, несомненно, заинтриговал Советское правительство столь же сильно, как и другие, и, вероятно, возбудил прежние страхи о заключении мирной сделки за их счет. Я, конечно, не осведомлен, до какой степени Гесс готов к переговорам, если готов вообще. Но предположив, что он действительно готов, я очень надеюсь, что вы срочно рассмотрите возможность, как использовать его откровенность, чтобы укрепить советское сопротивление давлению Германии либо а) усилив их страх перед перспективой остаться одним и расхлебывать всю эту заварушку, либо б) подталкивая их к мысли, что заварушка будет не такой страшной, если ее встретить сейчас и в компании, или лучше всего оба варианта» . В следующей телеграмме он продолжал объяснять, что при правильном подходе к делу «эта информация могла бы удержать русских от догадок и убедить их, что сейчас у них есть, за что держаться, но возможно позже ничто их не удержит».

Таким образом, опасения советской стороны, без сомнения, усилились в начале июня, когда было принято решение Форин оффис «использовать Гесса в своих интересах, распространяя ложную информацию». «Мы передали через тайные каналы связи, что полет Гесса — свидетельство растущего раскола из-за политики Гитлера по сотрудничеству с Советским Союзом, и что в случае давления он настоит на заключении краткосрочных выгодных сделок, зная при этом, что будет вынужден их отбросить и нарушить любые обещания, какие могли быть сделаны Советскому Союзу, поэтому в конце концов их положение окажется хуже, чем вначале. Они потеряют потенциальных друзей, и сделают жизненно важные уступки, и будут оставлены одни перед Германией, в ослабленном состоянии» .

Эта дезинформация совпала с внезапным вызовом Криппса в Лондон в начале июня для консультаций. Его отъезд сопровождался эвакуацией служащих посольства и их семей на фоне растущих слухов о немедленном столкновении. Пытаясь последний раз удержать русских от уступок якобы имеющимся немецким требованиям, Криппс заявил в неофициальной форме Вышинскому, заместителю министра иностранных дел, что хотя он и вызван для консультаций, но может не вернуться в Москву. Его заявление вызвало «значительное удивление» в Москве. Более того, как бы подтверждая его намерения, жена Криппса вернулась вместе с ним в Лондон, в то время как дочь была эвакуирована в Тегеран . В Форин оффис было отмечено, что известие об отъезде Криппса «было подхвачено почти всеми агентствами новостей 6 июня. Известие вызвало сенсацию среди журналистов всех национальностей в Лондоне, и причины этой поездки назывались самые невероятные. Существовала общая тенденция «говорить об ухудшении англо-русских отношений» .

Вскоре после этого Майский узнал, что Саймон, поборник «умиротворения», получил задание дать дезинформацию . При тех подозрениях, которые преобладали в Москве, отзыв Криппса вместе с дезинформацией, распространенной Форин оффис о характере его поездки, казалось, подкрепили гипотезу о том, что за кулисами была действительно выработана какая-то договоренность, дающая Гитлеру свободу действий на востоке. Таким же тревожным было косвенное свидетельство, что на Черчилля и Идена было оказано давление со стороны США с тем, чтобы принести СССР в жертву в обмен на мирные предложения.

Почти в тот же день, когда Криппс покинул Москву, Джон Вайнант, недавно назначенный американский посол в Лондоне, отбыл в Вашингтон для консультаций. Его отъезд вновь оживил распространенные в прессе предположения, которым дало толчок дело Гесса, что обсуждается вопрос о сепаратном мире . Эти слухи, полученные из таких авторитетных источников, как бывший президент Герберт Гувер, продолжали распространяться в результате молчания, которое хранили британцы. Русские забеспокоились, что приезд Вайнанта в Вашингтон предвещает ухудшение американо-советских отношений. К 10 июня двум советским помощникам военного атташе было приказано покинуть Соединенные Штаты . Наконец, в своей гипотезе об англо-американских переговорах советская сторона рассматривала и такой вариант, что Великобритания может дать понять немцам, что хочет сохранить нейтралитет, когда начнется война с Советским Союзом. Более того, немцев можно было бы спровоцировать и отвлечь на восток, если бы они заподозрили, что отзыв Криппса связан с консультациями о возможном англо-советском сближении на фоне постоянных слухов о неминуемой войне. Еще было свежо воспоминание о наказании, примененном к Югославии за ее обращение к СССР .

Именно в этом контексте следует оценить знаменитое тассовское коммюнике от 13 июня, в котором отрицались слухи о приближающейся войне. В своих мемуарах Майский остановился особенно подробно на собственных предупреждениях Сталину. Он намеренно обманывает читателей, уверяя, что 10 июня он передал в Москву «срочную шифрованную телеграмму» со специальными данными разведки, которыми его снабдил А. Кадоган, заместитель министра иностранных дел, о намерениях немцев. Впоследствии Майский писал о «чрезвычайном изумлении», с которым он прочел коммюнике ТАСС.

Три раза в мемуарах, которые в остальном довольно приглаженно описывают этот бурный период, Майский подводит читателя к выводу, что «указание на Великобританию, с которого начиналось это тассовское коммюнике, не оставляло места для сомнений, что это был ответ на предупреждение Кадогана» . Доказательством очевидной противоречивости версии Майского служит факт, что важная встреча с Кадоганом, во время которой он получил детальное свидетельство о концентрации сил немцев, произошла не 10 июня, как он утверждает, а скорее 15 июня, после публикации коммюнике. Откровенная дезинформация Майского связана с его попыткой свалить всю вину за неверную оценку ситуации накануне войны на Сталина. Если же учитывать его оценку британской внутренней обстановки, то Майский, без сомнения, за многое должен был бы ответить. Ссылки, которые обрамляют коммюнике и его чрезвычайно осторожный выбор слов, могут служить подтверждением этого искажения. «Указание на Великобританию», которое должно было озадачить Майского, звучало так: «Даже до приезда Криппса в Лондон и особенно после того, как он туда приехал (курсив мой. — Г. Г.), появлялось все больше и больше слухов о «скорой войне» между Советским Союзом и Германией… Это все не больше, чем неуклюжая пропаганда тех сил, которые заинтересованы в расширении войны».

Криппс добрался до Лондона лишь ночью 11 июня, и коммюнике ссылалось на заголовки в британской прессе от 12 июня, которые указывали, что «некоторое обострение германо-советских отношений было заметным» . Под заголовком «Сэр С. Криппс возвращается; Возможные переговоры с Россией; Надежда на лучшие отношения» «The Sunday Times», например, отмечала, что Россия стремится к улучшению отношений с Великобританией, чтобы воспрепятствовать агрессии Германии . Только Майский мог дать информацию и оценить высказывания британской прессы. Действительно, в беседах с корреспондентом «The Times» по внешней политике вечером 12 июня Майский горько сожалел о том, что было, как он полагал, «трюком Форин оффис во всех газетах вчера утром… Такая официальная кампания. .. должна оказать наихудший возможный эффект на Москву» .

На следующий день, все еще до выпуска официального опровержения, Майский выразил Идену свою озабоченность тем «типом публикаций», которые вряд ли его правительство воспримет как независимое мнение . Как ни странно, в этом предположении было зерно правды. Криппсу и, возможно, Идену не было известно, что пресса получила инструктаж по этому вопросу из Форин оффис . Можно лишь догадываться о мотивах, но Кадоган еще продолжал надеяться, о чем он и пишет в своем дневнике, что русские не подпишут договора во время предполагаемых переговоров с немцами, «так как я страшно хочу увидеть, как Германия будет тратить там свои силы» .

Несмотря на декларативный характер, официальное опровержение было предназначено прежде всего для немцев. Надеялись получить реакцию Германии на советское признание, что они осведомлены о концентрации немецких войск. Также важна была попытка не дать Германии неверно истолковать отзыв Криппса как признак того, что ведутся переговоры, на что намекала британская пресса. Действительно, русские очень быстро пожаловались, что официальному опровержению не придали значительного внимания в британской прессе, подразумевая под этим определенное правительственное вмешательство . Майский явно примирился с теми действиями, которые обдумывали в Москве и которые основывались на его сообщениях. Ничто не говорит о том, что до 15 июня он расходился с Москвой в оценке расположения немецких войск .

Предчувствие Майского, что Великобритания отчаянно стремилась втянуть СССР в войну, казалось, подтвердила его беседа с Иденом 13 июня, после возвращения Криппса, в день, когда было опубликовано коммюнике. Майский совершенно определенно «не выказал никакой личной реакции» и отверг предупреждение Идена, общее по своему характеру, о развертывании сил немцев. Он «был уверен, что [Англия] преувеличивала концентрацию сил немцев. Он не верил в возможность нападения немцев на Россию». Майский открыто обвинил Идена в распространении «сенсационных заявлений» в прессе о неминуемом германо-советском конфликте. Такая деятельность, предупредил он Идена, «не будет понята его правительством». Человек чрезвычайно осторожный, тем не менее он бросил вызов Идену — потребовал немедленно указать источник и детали данных разведки .

Необходимость действовать срочно не вызвала реакции у Идена и должно быть усилила подозрения Майского о провокации. Лишь поздно вечером в воскресенье 15 июня было окончательно санкционировано Черчиллем решение расстаться с важным доказательством, полученным от ультра. Майский поэтому был потрясен, когда его вызвали в Форин оффис в понедельник утром и представили бесстрастное и монотонное изложение Кадоганом «точных и конкретных» свидетельств, Майского обеспокоил не столько факт, что «этот огнедышащий поток смерти в любой момент должен был опуститься» на СССР, но скорее успокаивающее содержание его предыдущих сообщений. Поэтому он поспешил телеграфировать в Москву и отказаться от своих прежних оценок .

Как известно из доклада Хрущева в 1956 г., Майский дополнил свою телеграмму от 18 июня новыми деталями о развертывании немецких войск, цитируя Криппса как человека «глубоко убежденного» в неизбежности вооруженного конфликта. 18 июня Криппс встретил Майского и его жену на завтраке. Kpиппс пожаловался Майскому, что коммюнике было оценено дипломатическим корпусом в Москве как «прямая личная атака на меня». Майский не пытался этого отрицать. По сравнению с их встречей несколькими днями раньше, после возвращения Криппса в Англию, Майский «казался гораздо менее уверенным, что войны не будет». Его запоздалая последняя попытка обеспечить британскую поддержку не была успешной. Очень небрежно Криппс высказал мнение, что «русские, не обладающие способностью четкой организации, сами нанесут себе поражение». Если учесть подозрения Советского Союза, что Великобритания попустительствует возможному нападению немцев, неудивительно, что результатом беседы посла с Криппсом был «полный упадок духа советского посла, который теперь казался очень угнетенным» . То же самое впечатление было у редактора «The Times», который нашел Майского внезапно убежденным в немецком вторжении. 21 июня в субботу Крипс сообщил Майскому самые важные из последних данных ультра о том, что ожидалось на следующий день .

Отношение британского правительства к развивающемуся кризису было центральным в оценке Кремля. Атмосфера отчаяния, которая царила в Кремле, твердая вера Сталина в провокацию, с одной стороны, и ультиматум Германии, предшествовавший нападению, — с другой, — все это мешало окружению Сталина, людям, обладающим развединформацией, таким, как Майский, представить ясную и четкую оценку положения. Поэтому оценки Майского между 10 и 15 июня подыгрывали мании Сталина о провокации, что отозвалось эхом в знаменитом коммюнике, и отвлекли его от реальной опасности, которая таилась в военной сфере.

В ночь с 13 на 14 июня, после публикации коммюнике, адмирал Н. Г. Кузнецов, главнокомандующий ВМФ, потерпел неудачу, пытаясь получить разрешение Сталина привести в боевую готовность флот. Кузнецов нашел, что Сталин, только что получивший информацию от Майского о реакции на отзыв Криппса, не исключал возможность нападения, но был одержим идеей, что Великобритания находилась в заговоре, чтобы вовлечь Россию в войну. Генерал Жуков, глава Генерального штаба, и нарком обороны маршал С. К. Тимошенко подошли с тем же, что вызвало соответствующую реакцию: «Вы предлагаете осуществить мобилизацию; привести войска в боевую готовность и двинуть их к западным границам? Это означает войну!» .

Как теперь стало очевидным, целью коммюнике, опубликованного 14 июня, было предупредить провокацию. В нем недвусмысленно сообщалось, что никакого советско-британского соглашения нет, после чего, предполагала советская сторона, должно последовать подтверждение со стороны Великобритании, а со стороны Германии — отрицание своих воинственных намерений, возможно, и согласие Гитлера на переговоры. Однако коммюнике даже не было опубликовано в Берлине. Размышляя вместе со своими советниками над отсутствием реакции, Сталин ознакомился 16 июня с новой оценкой положения, сделанной Майским после беседы с Кадоганом. Последствия были быстрыми. Вечером 16 июня британский поверенный в делах приехал с визитом в Кремль, в первый раз после отъезда Криппса. Пытаясь свести до минимума действие коммюнике, ему сказали, что оно «лишь отметило факт и сделало это в осторожных выражениях». Было даже признано, что появление коммюнике подтолкнула реакция прессы на отзыв Криппса.

Во время завтрака 18 июня Криппс подчеркнул, что его возвращение в Москву будет «очень зависеть» от того, как советская сторона объяснит ссылки в коммюнике на его, Криппса, действия. Майский немедленно заверил его в «огромном личном уважении» к нему русских . Через несколько часов Майский обратился к Идену с примирительным посланием, почти идентичным по содержанию тому, что было сказано в Москве. Оно ясно показывало связь между возвращением Криппса в Англию и коммюнике: «Действительно, это неопровержимый факт, что британская пресса, после возвращения сэра Стаффорда Криппса в Лондон, придала большую важность слухам, касающимся будто бы предстоящего нападения на СССР со стороны Германии, и особенно в связи с сообщением прессы, что в беседе с премьер-министром сэр Стаффорд выразил мнение, что война между СССР и Германией неизбежна в ближайшем будущем. В моем разговоре с вами 13 июня, то есть до того, как было опубликовано коммюнике ТАСС, я привлёк ваше внимание к этой неудачной газетной кампании, которая, к моему сожалению, велась, хотя во время нашего предыдущего разговора 5 июня вы намекнули, что хотели бы, чтобы пресса не слишком «спекулировала» на политике и позиции СССР в связи с возвращением сэра Стаффорда Криппса» .

Еще более разоблачительной была внезапная активная деятельность в Кремле. Хотя свежая информация не исключала возможности провокации со стороны Великобритании, но вероятность войны она увеличивала, независимо от того, что происходило в Лондоне. Следовательно, прежде всего были предприняты попытки предотвратить провокацию. Это может объяснить ту чрезвычайную секретность, с которой войска были передвинуты к фронту. Лишь 18 и 19 июня были даны инструкции воздушным и наземным силам принять меры предосторожности. Прежние инструкции были отменены, и командирам Балтийского и Северного флотов было приказано привести свои команды в боевую готовность. 19 июня генералу Еременко было приказано передать командование на Дальнем Востоке и прибыть в Москву без промедления.

21 июня Сталин ясно признал неопределенность ситуации. Подобным же образом Молотов признался турецкому послу, что положение стало «запутанным и неопределенным». Жуков вспоминает, что Сталин метался между беспокойством и страхом развязать ненужную войну. По настоянию Генерального штаба он издал директиву № 1, указывая на возможность войны и выполнение необходимых мер обороны; боевые командиры также предупреждались против «любых провокационных действий, которые могут повлечь серьезные осложнения» .

Наконец-то русские осознали величину опасности, перед которой они оказались. Предохранительные и скрытые военные действия сопровождались отчаянными дипломатическими усилиями, чтобы внушить немцам то, что не смогло сделать коммюнике. В воскресенье 22 июня была подана срочная личная жалоба Риббентропу на увеличение полетов немецких разведчиков над советской территорией. Еще более важными были инструкции советскому посольству в Берлине о готовности советской стороны приступить к переговорам .

Сталин в своей патологической подозрительности, которая еще больше возросла после перелета Гесса и различных предупреждений Криппса и Черчилля, продолжая считать, что Великобритания молча согласится на войну, все-таки не исключал возможности, даже поздно утром 22 июня, что СССР запугивают, чтобы привести его к политическому подчинению. Как признался Молотов Криппсу 27 июня, никак не ожидалось, что война «начнется без всякого обсуждения или ультиматума» . Все еще предполагалось, что Гитлер не начнет широкомасштабного наступления, если на это не будет смотреть сквозь пальцы британское правительство. Поэтому сохраняли силу прежние инструкции для воинских частей, полученные до того, как была понята политическая ситуация, — не открывать огня и избегать провокаций .

Когда британский поверенный в делах нанес визит в Кремль рано утром 22 июня по своей собственной инициативе и без особых указаний, он нашел русских не только, как могло ожидаться «чрезвычайно нервными», но также и «чрезмерно осторожными» . Точно так же Майский в Лондоне, до получения инструкций от своего правительства, задал ряд вопросов Идену, в которых была та же озабоченность: «Мог ли он заверить свое правительство, что наше положение и наша политика не изменились? Он был уверен, что Германия будет стремиться соединить наступательные действия на Россию с мирными акциями по отношению к западным державам. Могло ли Советское правительство быть уверенным, что наши военные усилия не ослабнут?»

В 1957 году были реабилитированы командующий Западного особого военного округа генерал армии Дмитрий Павлов, командующий 4-й армией этого округа генерал-майор Александр Коробков и другие руководители округа, 22 июля 1941 года расстрелянные за преступную халатность и развал фронта. Однако, чем больше открывается документов, тем явственней представляется, что реабилитаторы выполняли политический заказ.

Неразосланные приказы Генштаба

Как уже говорилось в статье « », о намерениях Гитлера начать войну летом 1941 года в Кремле было прекрасно известно. Наши войска стали приводить в боевую готовность как минимум за две недели до нападения, а 18 июня они начали выдвигаться в районы сосредоточения, взяв с собой «только необходимое для жизни и боя» (из приказа по 12-му механизированному корпусу Прибалтийского военного округа).

В развернутом на территории Белоруссии Западном округе (ЗапОВО) обстановка была подчеркнуто иной.

Будущий маршал авиации Александр Голованов незадолго до войны был назначен командиром авиаполка, базировавшегося в ЗапОВО и отправился представляться командующему округом. По ходу беседы тот решил позвонить в Москву, Сталину.

«Через несколько минут он уже разговаривал со Сталиным. По его ответам я понял, что Сталин задает встречные вопросы.

Нет, товарищ Сталин, это неправда! Я только что вернулся с оборонительных рубежей. Никакого сосредоточения немецких войск на границе нет, а моя разведка работает хорошо. Я еще раз проверю, но считаю это просто провокацией.

Он положил трубку.

Не в духе хозяин. Какая-то сволочь пытается ему доказать, что немцы сосредоточивают войска на нашей границе».

Между тем и Генштаб, и штаб округа были буквально завалены сведениями о том, что германские войска уже не только сосредотачиваются, но и развертываются. Вот и Голованов отмечает: «Как мог Павлов, имея в своих руках разведку и предупреждения из Москвы, находиться в приятном заблуждении, остается тайной...».

Политзанятия в Красной Армии, май 1941 года
Фото: ТАСС

На судебном процессе 22 июля начальник связи Западного фронта Андрей Григорьев показывал: «Война застала Западный Особый военный округ врасплох. Мирное настроение, царившее все время в штабе, безусловно, передавалось и в войска. Штабы армий находились на зимних квартирах и были разгромлены, и, наконец, часть войск (Брестский гарнизон) подвергалась бомбардировке на своих зимних квартирах».

Более того, штаб округа откровенно саботировал приказы Генштаба. Продолжим слушать Григорьева:

«Выезжая из Минска, мне командир полка связи доложил, что отдел химвойск не разрешил ему взять боевые противогазы из НЗ. Артотдел округа не разрешил ему взять патроны из НЗ, и полк имеет только караульную норму по 15 патронов на бойца, а обозно-вещевой отдел не разрешил взять из НЗ полевые кухни. Таким образом, даже днем 18 июня довольствующие отделы штаба не были ориентированы, что война близка… И после телеграммы начальника Генерального штаба от 18 июня войска не были приведены в боевую готовность».

По какой, интересно, причине командующий округом может не выполнять прямые приказы Генштаба? Знал он, что будет война? Знал, как и все генералы РККА. Был клинически бездарен? Возможно, но какой нужен талант, чтобы получать директивы да рассылать дальше в войска? Рутина, любой капитан справится. Тем не менее сделано это не было.

Генеральское вранье о Брестской крепости

Интригующая разборка произошла на суде между Павловым и командующим 4-й армией Коробковым. Перед самой войной, согласно директиве Генштаба, все войска, стоявшие непосредственно на границе, следовало отвести на несколько километров назад, на рубежи подготовленных укреплений. Расквартированные в Брестской крепости части 4-й армии, несмотря на все директивы Генштаба, так и не были выведены из крепости, где их и застало начало войны. Рассказы и фильмы о солдатиках, накрытых огнем в казармах, - это как раз про 4-ю армию. На суде ответственные лица перепихивали вину друг на друга. Павлов утверждал, что отдавал приказ о выводе армии, но не проверил исполнение, Коробков - что никаких приказов он не получал. Кто-то из них явно врал - но кто?

Александр Коробков

Лишь спустя много лет нашелся свидетель - генерал-майор авиации, а тогда полковник Белов, командир 10-й смешанной авиадивизии.

«20 июня я получил телеграмму начальника штаба ВВС округа полковника С.А. Худякова с приказом командующего ВВС округа: "Привести части в боевую готовность. Отпуск командному составу запретить. Находящихся в отпусках отозвать".

О приказе… я доложил командующему 4-й армии генералу Коробкову, который мне ответил:

Я такого приказа не имею.

В этот же день я зашел к члену Военного Совета дивизионному комиссару Шлыкову.

Товарищ комиссар, получен приказ от командующего ВВС округа - привести части в боевую готовность. Я прошу вас настоять перед округом отправить семьи комсостава.

Мы писали в округ, чтобы разрешили вывести из Бреста одну дивизию, некоторые склады и госпиталь. Нам ответили: "Разрешаем перевести лишь часть госпиталя". Так что ставить этот вопрос бесполезно».

Получается, врал на суде все же Павлов. И это лишь маленький кусочек тех странностей, что творились в округах перед войной.

Ослепшая артиллерия

Что может помешать немцам проломить войска прикрытия и выйти на оперативный простор? В первую очередь, артиллерия и авиация. Перед самой войной с этими двумя родами войск в приграничных округах происходили очень любопытные вещи.

Дмитрий Павлов
Фото: Wikipedia

Будущий маршал Константин Рокоссовский, накануне войны командовавший 9-м мехкорпусом Киевского особого военного округа, вспоминал, что за несколько дней до немецкого нападения из штаба округа пришло распоряжение - выслать артиллерию на полигоны, которые находились в приграничной зоне. Рокоссовский, понимая, что вот-вот начнется война, распоряжение не выполнил. Но ведь не все командующие были так непослушны.

А вот что учудили в Прибалтийском округе. В полк тяжелой артиллерии 16-го стрелкового корпуса 11-й армии то ли 19-го, то ли 20 июня прибыла комиссия штаба округа. Возглавлявший ее генерал приказал снять с пушек прицелы и сдать их для проверки в окружную мастерскую в Риге, за 300 километров от расположения части, и разрешил комсоставу в выходной съездить в Каунас, к семьям. Правда, командир полка после отъезда комиссии и не подумал выполнять эти распоряжения. А вот в гаубичном артполку 75-й дивизии 4-й армии ЗапОВО прокатило - 19 июня были увезены в Минск на поверку все оптические приборы, вплоть до стереотруб. Естественно, к 22 июня их назад не вернули.

Такое ни на ошибку, ни на разгильдяйство уже не спишешь, это честный и откровенный саботаж. Начштаба ПрибОВО генерал Клёнов был арестован в начале июля и расстрелян осенью 1941 года, начштаба ЗапОВО Климовских осужден одновременно с командующим округом. Но самое интересное то, что один и тот же прием использовался в разных округах, так что это, возможно, и не местная инициатива.

Интереснейшая история случилась с ПВО все того же Западного округа. Генерал-лейтенант Стрельбицкий, который в 1941 году был командиром 8-й противотанковой бригады, вспоминал, что немецкие летчики в небе над Лидой вели себя странно. Они бомбили, как на учебе, совершенно не опасаясь зенитного огня - а зенитки молчали. Полковнику Стрельбицкому командир дивизиона ответил, что накануне ему пришел приказ: «На провокацию не поддаваться, огонь по самолетам не открывать». Зенитчики начали стрелять, лишь когда полковник явился к ним с пистолетом в руке. Тут же были подбиты четыре машины, и вот теперь самое интересное. Три пленных немецких летчика заявили: они знали о запрете для ПВО открывать огонь.

Можно, конечно, объяснить данный приказ тем, что в Кремле перестраховывались, предпочитая снег студить, лишь бы не поддаться на провокацию. А частям люфтваффе эту информацию тоже из Кремля сливали? Или все же кто запретил, тот и немцев известил?

Сбор красноармейцев в связи с начавшейся войной, 22 июня 1941 года
Фото: Василий Савранский / РИА Новости

Разоруженная авиация

Обратимся теперь к многострадальным нашим ВВС.

Любопытные вещи рассказывал уже в наше время в интервью газете «Красная Звезда» генерал-лейтенант Сергей Долгушин, бывший во время войны летчиком-истребителем. Их полк стоял в ЗапОВО, аэродром находился, считай, на самой границе, в пяти километрах от нее.

«За зиму сорок первого года мы освоили высотные полеты, много стреляли и по конусу, и по земле, начали летать ночью. Десятого мая наш полк перебросили из Лиды на аэродром Новый Двор, что чуть западнее Гродно. На севере граница с немцами была в пятнадцати километрах. Как только мы приземлились, над летным полем на малой высоте пронесся фашистский "мессер". Нахально так, даже крыльями покачал. В ясную погоду с высоты двух тысяч метров мы видели немецкий аэродром, забитый разными машинами. Составили схему, передали в штаб. А двадцать первого июня, в шесть вечера, закончив полеты, получили приказ: снять с самолетов пушки, пулеметы, ящики с боеприпасом и хранить все это на складе.

Но это же... Даже говорить страшно... Похоже на измену!

Все тогда недоумевали, пытались узнать, в чем дело, но нам разъяснили: это приказ командующего войсками округа, а приказы в армии не обсуждаются».

Долгушину сослались на Павлова, но это вовсе не факт. Приказы авиаполкам должен был отдавать командующий ВВС округа, генерал-майор Копец. Вообще ситуация у летунов складывалась интересная.

По словам Долгушина, в предвоенные дни будто по заказу начался ремонт базового аэродрома в городе Лида, не были подготовлены запасные площадки, было уменьшено число мотористов и оружейников до одного на звено. В результате летчикам пришлось самолично устанавливать в крыльях истребителей снятые пушки, и хотя тревогу в полку объявили в 02:30 22 июня, взлетать машины начали только в 06:30-07:00, а до того немцы пролетали над аэродромом на бомбежки без какого-либо противодействия.

Есть и еще свидетельства подобного рода: как накануне войны с самолетов снимали вооружение, сливали горючее. О поступившем в ночь на 22 июня приказе перевести авиацию на полевые аэродромы не вспоминает вообще никто. Да и как это можно сделать со слитым горючим и снятым вооружением?

Авиация дальнего действия. На взлетной полосе
Фото: Анатолий Гаранин / РИА Новости

Методы были разными, цель одна - не дать авиачастям воевать. В одних полках снимали вооружение, в других объявляли выходной, как было в 13-м скоростном бомбардировочном авиаполку.

«...На воскресенье 22 июня в 13-м авиаполку объявили выходной. Все обрадовались: три месяца не отдыхали! Особенно напряженными были последние два дня, когда по приказу из авиадивизии полк занимался двухсотчасовыми регламентными работами, то есть, проще говоря, летчики и техники разбирали самолеты на составные части, чистили, регулировали их, смазывали и снова собирали. Трудились от зари до зари.

Вечером в субботу, оставив за старшего начальника оператора штаба капитана Власова командование авиаполка, многие летчики и техники уехали к семьям в Россь, а оставшиеся в лагере с наступлением темноты отправились на площадку импровизированного клуба смотреть новый звуковой художественный фильм "Музыкальная история". Весь авиагарнизон остался на попечении внутренней службы, которую возглавил дежурный по лагерному сбору младший лейтенант Усенко».

Похожие вещи происходили в разных округах. Причем если штаб округа мог своей властью отменить боевую готовность или, скажем, распустить личный состав в увольнение, то обкорнать технический состав он не имел полномочий. Задним числом в обезоруживании авиации обвиняют наркома обороны Семена Тимошенко - но едва ли маршал стал бы по своей инициативе лезть в летные дела, и нет ни одного подтверждения, что он это делал. А если бы и полез, то летуны из ВВС в два счета доказали бы ему, что так делать нельзя, до Сталина бы дошли, если надо. Между тем никаких следов конфликтов по этому вопросу между наркомом и авиаторами не зафиксировано. Значит, скорее всего, приказ отдавал кто-то, кому они доверяли, например из командования ВВС. И это уже совсем иной расклад получается.

Разгильдяйство или измена?

В журнале «Военно-исторический архив» в 2010 году вышла статья Н. Качука, посвященная генералу Копецу. Статья выдержана в духе плача о невинно репрессированных военачальниках: «Страшно. Вермахт рвется к Москве, а кремлевская-лубянская опричнина открывает "второй фронт"...» И вдруг…

«В записках Нины Павловны Копец меня буквально обжигают слова, сказанные ей летчиком-инспектором майором Ф. Олейниковым, давним другом и помощником ее мужа: "В самый канун войны из Москвы пришел приказ подготовить самолеты к какому-то парадному смотру, то есть снять временно вооружение, и поэтому в момент фашистского нападения они оказались разоруженными. Возможно, это одна из причин гибели Ивана". Что за дьявольский сценарий разыгрывался в ВВС накануне войны и кто им дирижировал из Москвы?»

Кто дирижировал? А кто мог дирижировать? Только, и исключительно, командование ВВС. Ни Сталин, ни нарком, ни кто-либо еще не имел возможности отдавать приказы летчикам, минуя летное начальство.

Вот и сходятся, наконец, концы с концами в так называемом «деле авиаторов» - беспрецедентном погроме, учиненном Особым отделом НКВД среди летной верхушки. Вот лишь один, самый известный, так называемый «список 25» - в нем имена тех, кто был расстрелян 28 октября 1941 года в Куйбышеве. Так вот: из 25 членов данного списка не менее трети так или иначе имеет отношение к ВВС, в том числе:

Генерал-полковник Локтионов - с ноября 1937-го по ноябрь 1939-го начальник ВВС РККА, затем, до июля 1940 года - заместитель наркома по авиации. Генерал-лейтенант Смушкевич - сменил Локтионова на посту начальника ВВС РККА, в августе 1940-го стал генерал-инспектором ВВС, а в декабре - помощником начальника Генштаба РККА по авиации. Генерал-лейтенант Рычагов - преемник Смушкевича на посту начальника ВВС РККА, а с февраля по апрель еще и заместитель наркома по авиации.

Члены Военного Совета Западного фронта (слева направо) - дивизионный комиссар Д..А.Лестев, генерал-майор К.К.Рокоссовский, батальонный комиссар Гуревич и полковник М.С.Малинин обсуждают план предстоящей операции, август 1941 года
Фото: ТАСС

К ним можно прибавить генерал-лейтенанта Птухина, командующего ВВС КОВО, генерал-майора Ионова, командующего ВВС ПрибОВО, генерал-майора Таюрского, заместителя командующего ВВС ЗапОВО и, несомненно, командующего ВВС этого округа, генерал-майора Копеца, если бы тот не застрелился. Были и еще арестованные и расстрелянные генералы авиации - погром в верхушке ВВС устроили жесточайший. Все эти люди обвинялись в антисоветском заговоре и, естественно, давно реабилитированы. Но перед тем как верить этой реабилитации, давайте все же вспомним снятые с истребителей пушки и внезапно подаренные личному составу выходные. Никто, кроме этих людей, не мог составить и воплотить «дьявольский сценарий из Москвы» - просто потому, что все эти приказы никак не прошли бы мимо их глаз.

В заговоре обвинялся и генерал Павлов. В постановлении на арест говорится, что он входил в число участников «заговора Тухачевского», был тесно связан с расстрелянным маршалом Уборевичем, приводятся соответствующие показания. (Почему трибунал не стал разбираться с этими обвинениями и не внес их в приговор - понятно: только криков о генеральской измене летом 1941 года и не хватало.) Можно считать все это фальсификацией - а с подставленными под удар войсками округа как быть?

А то, что их всех потом реабилитировали, - совсем другая история. Как это происходило, вспоминал сам Хрущев. «Когда выявились злоупотребления властью со стороны Сталина и началась реабилитация невинно казненных и посаженных в тюрьмы, военные подняли вопрос о реабилитации Павлова и других генералов, которые были осуждены и казнены за развал фронта в первые дни войны. Это предложение было принято, и они были реабилитированы».